Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости – и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.
По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.
«Мостожоги» заявили врагу о себе.
«Мы равны им в расчётливой жестокости, – понял капитан на бегу. – Но это война нервов, в которой никому не победить».
Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.
Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.
– Выбора не было, обезьяна!
Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.
– Тротц! – рявкнул он. – Теперь что? Если будем ждать здесь…
Баргаст проворчал:
– В город, тихо.
– В каком направлении? – спросил Мураш.
– К Пленнику…
– Хорошо, но что это?
– Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.
Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.
Здесь была безжалостная бойня, а затем – пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой – алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.
– О боги, – пробормотал Паран, – паннионцы дорого заплатили.
Похоже, мне стоит пересмотреть своё отношение к «Серым мечам».
Штырь кивнул.
– И всё же – численный перевес важнее.
– Приди мы на день или два раньше… – проговорил Молоток.
Никто не договорил за него. Не было нужды.
– Что с тобой, Хватка? – спросил Мураш.
– Ничего! – огрызнулась женщина. – Ничего.
– Так что, это – Пленник? – спросил Вал. – Тот сверкающий купол? Там, за дымом…
– Идём, – сказал Тротц.
«Мостожоги» насторожённо двинулись за баргастом через жуткую площадь к главной улице, которая, похоже, вела прямо к странно светившемуся строению. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы – по крайней мере, тех, что ещё стояли, – показалась Парану отчётливо даруджийской. Остальной город, насколько он мог заметить по боковым переулкам, на которых всё ещё бушевали пожары, был совершенно другим. Смутно чуждым. И везде – трупы.
Дальше по улице куча всё ещё покрытых плотью тел возвышались, словно холм.
«Мостожоги» ничего не говорили, приближаясь к склону этого холма. Представшую перед ними правду было сложно понять. Только на одной этой улице находилось не менее десятка тысяч тел. Возможно, больше. Влажная, уже разбухшая бледная плоть вокруг зияющих ран, из которых вытекла кровь. Курганы из тел у входов в здания, устья переулков, ворот усадеб, ступенчатых подходов к разграбленным храмам. На лицах и в невидящих глазах плясали отблески пламени, коверкая их подобием движения, иллюзией жизни.
