Памяти моей исток - страница 43

Майечка – так хотелось, чтобы её и мать так называла – решила, что гроза миновала, можно незаметно выскользнуть в открытую дверь. Во дворе кудахчут куры, ласково трётся об ноги кошка, привязанный Ботик тянется к ней, хочет облизать лицо и руки. Хорошо здесь. Никто не называет её коровой, а ещё хуже – растянутая майка. Сразу представился дед Платон в этой самой майке, из-под которой выглядывают противные седые волосы. И зачем мамка дала ей такое имя? Когда пожаловалась тёте Наде на свою тяжёлую жизнь у бабы Дуськи, она погладила её по голове и долго говорила, какое у неё хорошее имя.

– Не слушай никого, это они из зависти дразнят тебя. Они знают, что майка – это ранняя вишенка, редко у кого в саду она встречается, созревает на радость детишкам, когда ещё никаких фруктов нет. Ты же родилась в мае, вот мамка тебя так и назвала, хороший весенний месяц: ещё не жарко, но уже и не холодно. Цветов много. Ты у нас майский цветочек. А ещё есть такая материя, тоненькая, нежная, тоже майя называется. В красивом весеннем празднике тоже есть твоё имя – Первое Мая, когда дети с цветами идут, а взрослые – с красными знамёнами.

Майе так приятно было слушать про то, какое у неё удачное имя. Она даже походку изменила, ходила по двору важно, представляя, что на ней белое платье из майи, а сама она – цветущая вишенка. Чтобы выглядеть, как взрослая девушка, под платье на груди подложила два помидора – ну точно Елька Смоленская, самая красивая из первомайских девчат.

– А ну, беглянка, собирайся домой, в обед корову надо успеть подоить. Скажи спасибо тёте Наде, я бы твои белые патлы с корнем повырывала. Давно не бита, вот и вытворяешь что хочешь.

Я и сегодня, спустя десятки лет, говорю ей – спасибо – чудесное благодарение, в составе которого есть слово Бог. Спаси Бог – говорили наши предки, приветствуя друг друга. Спасибо за то, что ты умела прощать и любить и непослушных детей, и очерствевших в тяжёлом труде взрослых.

Умение сапожничать дед Иван перенял у своего отца, старого Кузьмы, сурового молчаливого мужика с заячьей губой. Колодки для пошива обуви он применял не всегда по назначению: иногда они догоняли кошку или забежавшего в открытую дверь кобелька, а чаще всего летели в сыновей-погодков, редко – в старшего Никиту, но постоянно – в младшего Ваню, кудрявого ягнёнка матери, с карими в крапинку глазами. Невинный агнец в устах не в меру строгого сапожника превращался в тупицу и непонятливого пустоголового барана, а его привязанность к матери определялась как «бабский подъюбочник». Злобность и излишняя придирчивость родного отца не давали возможности Ване приглядываться к сапожному делу, да и не подпускал хозяин к своему верстаку никого, кроме кОреша, знаменитого на всю станицу изготовителя модельных туфель и сапог для богатых казачек. А вот подишь ты, попробовал отпрыск самостоятельно сшить простые детские черевички с ушками, а дальше всё пошло как по маслу. Заказы у людей Иван брал редко, но своих обшивал с успехом и вовремя. Невысокий верстак с сапожными инструментами, под которым были выстроены в ряд колодки разных размеров, помещался в тёплой, отапливаемой комнате под окном. Этот верстак был притягательным и завораживающим своей недоступностью для пятилетней Галюни. Она подходила со спины деда тихо и медленно, любопытно уставясь на многочисленные железные и деревянные игрушки. И почему их не дают даже подержать в руках? Дед Ваня, наклонясь, делал вид, что не видит Галюню, а она, в свою очередь, задрав белокурую головку с кольцами кудряшек на затылке, время от времени внимательно смотрит в окно: я же просто здесь стою, любуюсь птичками и красными цветами на кустах. Рука её непроизвольно тянется к полке и уже чувствует холод и тяжесть изумительной игрушки с растопыренными узкими крыльями и раскрытым клювом, которым можно поклацать и напугать всех в доме. Дед Ваня медленно поворачивает голову, смотрит на внучку поверх очков долго и выжидательно. Шило, которое было у него в руке, вдруг скрылось в широкой ладони, а большой палец ограничил его остриё до самого крохотного кончика. И вдруг – коль! Галюню сзади сквозь ситцевое платьице. Ой, что такое? Что это сотворил дед своей сжатой почти в кулак ладонью? Галюня удивлённо смотрит на обидчика и роняет железную птичку с раскрытым клювом на земляной пол. «Дувак», – произносит она чётко, обиженно оттопырив губу с подрагивающим подбородком. Дед Ваня, задрав голову и широко раскрыв рот, хохочет, прижимая к груди колодку с набитой на ней красной кожей. Галюня, глядя на него и уже забыв про острый «коль» в попу, начинает и сама смеяться сквозь слёзы. Смех её доходит до всхлипываний и икоты, а дед всё закатывается, потом, прокашлявшись, снова сыплет бисером дробного смеха. – Папань, ну я же просила, не смешите Вы её, она потом ночью кричит во сне, – увещевает отца вошедшая в комнату Нина. – Да я ж, дочка, ничего такого и не сделал, – оправдывается дед Ваня, вытирая слёзы. – Сама она веселит меня, а деду как бальзам на душу. Нина уводит ещё всхлипывающую дочку, начинает умывать её святой водой и вытирать на пороге подолом исподней рубахи. К вечеру, когда уже плохо видно, дед Ваня ставит на свой верстак зажжённую керосиновую семилинейную лампу со стеклом, которая даёт длинные тени передвигающихся по комнате домочадцев. Галюне неуютно и скучно сидеть на топчане и надевать на скользкие кукурузные початки лоскуты-платочки, воображая, что это её непослушные дети. Лампа на дедовом верстаке притягивает её к себе как магнитом. Она сползает с топчана, оставив своих жёлтых холодных кукол лежать рядком – пусть поспят немного. В печке начинает трещать и ярко гореть бурьян, пламя которого греет Галюню, стоящую за дедовой согбённой спиной. Подойти поближе – опять дед сделает это пугающее «коль» и будет громко смеяться. Но дед неожиданно сам разворачивается лицом к ней. – Ну что, унучичка-сучичка, будем маршировать, как солдаты? Галюня хоть и не знает, что это такое, но охотно соглашается, часто кивая головой в радостном предчувствии дедовой забавы. Выдумщик-дед разворачивает послушного ребёнка к себе спиной и, собрав в пучок длинное платьице, завязывает узлом на пояснице. Поставил ничего не понимающую Галюню рядом и скомандовал: – Ну-ка, шагай, как я: рраз – два, рраз – два! Галюня старательно выполняет команды деда, высоко поднимая коленки и смешно двигая голыми булочками детской попы. Теперь и все домашние начинают громко смеяться. А два «солдата», неизмеримые по росту, всё шагают по комнате, меряют её в разных направлениях, показывая милые детские прелести одного и неутомимый задор другого. И снова Нина хватает дочку на руки и уносит в неотапливаемую комнату, подальше от глаз развесёлых родственников. Назавтра выдумки у деда, похоже, иссякли, да и дочь достаёт своими упрёками