ПАНАРИОН В СТИХАХ. Размышления нерусского о русском в лирическом исполнении - страница 24

И снова – безликие демоны…

Человек – животное социальное. И взаимодействие людей —необходимое условие поддержания равновесия этой экосистемы. Но демоны не дремлют. Демоны желают единообразия, ангелы же – разнообразия. Именно в разнообразии экосистема усложняется и становится гораздо более устойчивой. У отдельных ее элементов благодаря непрерывному трению и взаимодействию постепенно вырабатывается иммунитет, и система в целом становится более производительной и жизнеспособной. В однообразии же система атомизируется и в конечном итоге распадается. Какое-то время такую систему можно поддерживать с помощью принуждения, но рано или поздно ресурс принуждения так же иссякает, и система разваливается. Даже подпитка извне не решает главных проблем и принципиально способна только на кратковременный эффект. Чтобы хоть как-то обеспечить плавный переход при разрушении системы, ее резидентам демоны подсовывают красивые идеи, но все они мертворожденные. Конечно же, всегда образуется некий остаточный ресурс, некая инерция, которая как яркая вспышка, как при агонии, может на какое-то время всполошить сумрачный небосвод сознания, но проку от нее не будет. Она тут же потонет в бездонном мраке потухшего сознания.

Демоны работают исключительно с массами в то время, как ангелы работают с душой человека. Можно в целом проецировать такую непроизвольную двоичность и на политические системы, скажем, коммунизм и капитализм. Но, в сущности, меж ними нет разницы. Однако фокус состоит в том, что они могут эффективно развиваться только при взаимной изоляции друг от друга, т.е. при создании разницы потенциалов. Когда же между ними исчезает ограждение, обе системы быстро сдуваются. «Берлинская стена», «железный занавес» – это не красивости, а жизненно необходимые элементы, с помощью которых демоны эту разницу потенциалов и создают. Только лишь при взаимной «демонизации», поскольку именно демонами эти системы и порождаются, возможно бурное развитие и набор амплитуды обеими сторонами. Фактически же идет постепенная аннигиляция обеих сторон до момента полного коллапса, когда высвобождается энергия, которой демоны сами жаждут насытиться. Однако правда заключается в том, что все демоническое – скоротечно. Обратная реакция есть естественное действие, производимое тем, что называется жизнь. У жизни есть собственные предохранительные механизмы, которые позволяют ей восстанавливать утраченное равновесие. Когда же наступают такие критические моменты, то бывает очень непросто угадать, хорошо ли это, плохо ли, конец ли, или же все-таки новое начало. Христос или Антихрист, в конце концов?

Сковорода говорит, что символом мира может быть назван уроборос, пожирающий свой хвост. Да, уроборос бог и есть. И мир пребывает в бесконечном движении. Звучит не по-христиански, если учесть, что змей в ортодоксальном христианстве является искусителем, демиургом, т.е. воплощением зла, противостоящего божественному. Змей ведь есть дьявол, а Сковорода называет его богом. Нет ли тут противоречия, ибо от религии требуются четкие ответы на насущные вопросы, в отличие от философии? Вряд ли он заслуживает акафиста в свою честь, как минимум. А если же вспомнить, что на востоке змей является источником мудрости, благости, так или иначе, участвует в сотворении мироздания, что, по большому-то счету, змей на Востоке может с полным правом именоваться богом. Будда получил мудрость от нагов, т.е. змей. Так, Сковорода более «западен» или все же «восточен»? Трудно дать определенный ответ, когда речь заходит о человеке. Но если взять церковь, то тут ответ очевиден. Церковь боролась со змеем, т.е. с востоком. Эпитомой данной войны является образ Георгия-Победоносца, поражающего змея. Запад побеждает восток, или вытравливает «восточное» в себе. Борьба символов – борьба духов. Кстати, в русской мифологии – это борьба русского богатыря с Тугарином-змеем, борьба христианина с басурманином. Так вот и получается, что христианство борется с неким символом какой-то первородности, союза человеческого и звериного. В греческой мифологии, например, это кентавры, заклятые враги греческих полисов. Такое «отрицание», я убежден, элементарно не может возникнуть на пустом месте и возникает исключительно лишь как реакция на то, что ему предшествует. Так, Епифаний Кипрский в своем «Панарионе» (4 век н.э.) перечисляет условные периоды человечества: варварство, скифство, эллинство, иудейство и самарянство. Скифы, между прочим, почитали змей. Получается, что идея бога изначальна, однако в разные периоды облачается в разные формы, так сказать, «сбрасывает кожу» и перерождается. Так и христианство вышло из скифства, выстроив собственную систему на отрицании прошлого. Но все в этом мире повторяется дважды. Из логистики исторических процессов я бы выделил три основных этапа: отрицание, самоотрицание, возвращение. Есть этапы «помельче», но они некритичны. Все всегда «возвращается на круги своя». Полюса могут смещаться, а стороны – меняться местами. День сменяет ночь, а ночь – день. Ничто не статично. В итоге мы получаем цикличность мира. У индусов и буддистов – это бесконечное движение колеса Сансары, из которого нужно бы выйти. Нужно лишь суметь справиться со своими низменными страстями, правильно угадать их. У кого-то получается, а кого-то одолевают недремлющие демоны. Но демонам никогда не выйти из этой двоичности, хотя им и кажется, что они возвышаются над миром и играют в нем роль бога.