Парадокс божественного замысла - страница 20

Это не может быть понято как случайность или как чисто литературный прием. Вся внутренняя логика библейского повествования, несмотря на его позднейшую редактуру, сохраняет в этом месте глубинную правду: откровение не укореняется в признанном центре, потому что сам центр – всегда уже оформленная система, в которой всякое слово подменяется своей функцией. Центр полон – смыслами, знаками, властными отношениями, ожиданиями, ритуалами; и потому он глух. Бог не говорит туда, где уже все сказано. Он говорит туда, где еще возможно услышать. И потому обращение к Моисею, находящемуся вне, указывает не столько на его личную уникальность, сколько на суть откровения как такового: оно требует пустоты, не потому что она безвидна, а потому что она свободна от заранее навязанных интерпретаций.

Моисей в этот момент не обладает ни полномочиями, ни основанием, ни мотивацией. Его позиция не санкционирована ни Египтом, откуда он бежал, ни Израилем, к которому он принадлежал по происхождению, но с которым он давно не имеет живой связи. Его судьба – это судьба человека, исключенного из всех систем, но в этом исключении обнаруживается возможность подлинного слушания, потому что в нем нет еще ни религиозного интереса, ни идеологического стремления, ни желания власти. В этом и кроется причина, по которой голос обращается не к сообществу, не к правителю, не к священнику, а к изгнаннику: тот, кто ничего не ожидает, способен услышать не то, что хочет услышать, а то, что говорит Бог.

Таким образом, призвание Моисея оказывается одновременно подтверждением и вызовом: подтверждением того, что Бог продолжает говорить, несмотря на разорванность систем, и вызовом для всякой религиозной структуры, склонной полагать, что откровение может быть заключено в форму и встроено в устойчивый порядок. Но речь, обращенная к Моисею, показывает, каким должно быть начальное условие всякого подлинного отклика: не подготовленность и не сила, а пустота – внутренняя отрешенность, в которой возможно различить не шум мира, не голос привычки, не зов идентичности, а слово, не укладывающееся в уже имеющийся порядок. И если этот голос обращается к одному, то не потому, что избранность исключает других, а потому, что только в индивидуальном слушании может возникнуть точка, с которой начинается движение, не сводимое ни к статусу, ни к системе, ни к идеологии.

И вот, когда условие различающего восприятия уже выявлено в одиночке, способном остаться в пустоте, наступает следующий поворот: теперь этот же голос обращается ко многим – не для того, чтобы быть услышанным массово, а чтобы проверить, возможно ли множественное восприятие, не утратившее личной глубины.

Точка Синая не может быть понята как эпизод, в котором некий священный текст передается народу для будущего исполнения. Речь идет не о формулировке заповедей как юридических норм, а о нечто куда более радикальном – о событии различающего отклика, в котором само множество вовлекается не в подчинение, а в развертывание присутствия. Здесь впервые в библейском нарративе происходит явление, в котором голос Божий адресуется не индивиду, а общине – не в смысле толпы, не в смысле механизма, а в смысле множественности, способной стать носителем со-бытия. Это и делает ситуацию парадоксальной: Бог говорит так, чтобы речь могла быть воспринята – не только как содержание, но как зов, как развертывание бытия в слухе.