Парадокс божественного замысла - страница 38

Царь в этом контексте – не только правитель, но фигура, на которую проецируется то, что раньше удерживалось в отношениях с Богом. Он становится носителем порядка, гарантом безопасности, источником справедливости – всем тем, чем раньше был живой Господь, говорящий с народом. Но, в отличие от Бога, царь требует подчинения без различения. Он действует по своей воле, он не нуждается в отклике, он управляет, а не зовет. И в этом – главное отличие: Бог всегда требует встречи, царь – повиновения. Бог не гарантирует результата, но зовет к пути; царь обеспечивает результат, но гасит путь. Народ, попросив царя, получает форму, но теряет присутствие. Он получает порядок, но отказывается от доверия.

Это пророчество Самуила делает столь трагическим и точным: оно показывает, что власть, даже если она вырастает из благих намерений, становится заменой тому, что требует свободы. Она утешает, но не освобождает. Она структурирует, но не оживляет. Она предлагает гарантию, но утрачивает тайну. И потому с этого момента путь народа идет не в сторону усиления Завета, а в сторону его институционализации. Голос будет звучать все тише. Пророки станут все опаснее, а царство – все прочнее. Потому что власть, однажды принятая как замена доверия, уже не позволит возврата к откровению без борьбы.

С того момента, как народ просит царя, а Бог допускает исполнение этого желания, между Заветом и устройством жизни появляется неустранимая трещина. Она не оформляется сразу, не осознается большинством, не выражается в явном отказе от Бога, но пронизывает все дальнейшее повествование – от установления власти до ее окончательного крушения. Трещина эта – в самом основании: монархия по своей природе не способна быть носителем Завета, потому что она строится на другой логике. Завет требует подвижности, свободы, непосредственности, способности к различению и открытости к непредсказуемому действию Бога. Монархия требует централизованности, стабильности, иерархии и защиты уже установленного порядка. Завет живет от откровения, монархия – от управления. Один питается голосом, другая – механизмом.

Попытка вписать Завет в структуру царства с самого начала обречена на внутреннее напряжение. Бог допускает царя, но предупреждает, что это не Его путь. Он готов действовать в условиях, выбранных человеком, но не меняет Свою природу. Поэтому уже в фигуре Саула проявляется несостоятельность монархической модели: он вроде бы выбран, вроде бы призван, вроде бы помазан – но он не различает. Он не способен дождаться. Он не слышит. Он действует из страха, из неуверенности, из стремления удержать власть – и тем самым разрушает все то, ради чего был поставлен. Его не губит враг – его губит невозможность быть сонастроенным с Богом в условиях власти. Его губит несовместимость тронного мышления и пророческой остроты.

Монархия по своей сути требует устойчивости и воспроизводимости. Она стремится передавать не различение, а контроль. В ней важно не слышать голос, а сохранить династию. Не жить в Завете, а управлять народом. Это превращает избрание в наследование, пророчество – в идеологию, служение – во власть. Завет не может быть встроен в эту систему без искажения, потому что он не гарантирует преемственности, не защищает интересов элит, не обслуживает лояльность. Завет каждый раз начинается заново – с выхода, с призыва, с обостренного восприятия. А монархия живет от укрепления, от инерции, от доверия к структуре. Эти два движения не способны сосуществовать, не подменяя друг друга.