Читать онлайн Ва Саби - Парча из дзэнских лоскутов

Автор выражает искреннюю признательность Милорду Кугелю,

благодаря полёту фантазии которого вышел из небытия

Храбрый повар Суши-сан.

Задумываюсь о дзэн,

Облокотившись щекой

На хризантему руки.

Большая Медведица

Отражается в озере сна.

Ва Саби

Вечер. Сумерки года.

В сумерках этого мира мне вспоминается хокку:

На голой ветке

Ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

…Легендарному поэту Басё нужно было бы быть на этом осеннем берегу океана, где небо вечером затянуто белесоватой дымкой. Берег чёрен, как крыло сидящего на пресловутой голой ветке ворона; берег облизан языками тяжёлых, стекленеющих на холодном ветру волн. Отлив.

На небе всё ярче разгорается Луна, и по волнам бежит, бежит, струится, протягивается серебристая дорожка, переливающаяся в такт колыханию поверхности воды. Она протягивается между автором и бесконечностью, уходящей в темноту, в таинственное место под названием «горизонт», где море сливается с небом. На берегу смутно белеют пятна раковин, выбеленных морем и лунным светом, словно кости давно умерших героев. Волны с грохотом бьются о берег, словно просят Басё впустить их в свои хокку. Басё бы и рад, но он занят: он почти бессмертный, он гуляет по волнам в хакама из лунного света и держит в руках огромную раковину, каких нет в этом холодном хрустальном море, тяжело и лениво облизывающим своим большим шершавым языком лунный-лунный берег…

Всё в мире быстротечно!

Дым убегает от свечи,

Изодран ветхий полог.

Мацуо Басё

Золотистые звёзды испуганными мотыльками вспархивают ввысь, присоединяясь к своим сияющим алмазным светом братьям и сёстрам в бархатной темноте ночного неба. Слышно тихое потрескивание – это лопаются их хрупкие коконы-колыбельки, выпуская на просторы подлунного мира всё новые и новые частицы света. Впрочем, есть и другие звёзды – чёрные. Они не взлетают

к небу, а остаются на земле, и люди называют их алмазами – каменными звёздами, прячущимися

от нескромных взглядов в синей глине плюющихся огнём гор, подобных горе Фудзи.

Каких только историй не наслушаешься, сидя поздним осеннем вечером в горном дорожном приюте за кувшинчиком должным образом подогретого сакэ и рисовыми колобками, когда за стенами бушует лютый осенний вихрь, будто демоны бури сбежались на пирушку, а редким путникам, увидавшим в неверном лунном свете знак «Сюда пожалуйте!», даже не приходит в голову проверить, харчевня это или логово горной ведьмы. Они доверчиво испрашивают позволения погреть свои иззябшие скрученные радикулитом кости у очага, где дымится, источая аромат соснового леса, чуть подопревшая хвоя, а в кувшинчиках дремлет, ожидая своего часа, чуть подогретое сакэ с лепестками горных роз «ямабуси»…

Можете называть меня паршивым эстетом, но мне здесь нравится. Я набрёл на это место совершенно случайно, спасаясь от ледяного дождя, хрустальными стрелами норовившего вонзиться в маленького и хрупкого меня, с явным намерением пригнуть меня к скользкой глинистой тропинке, а в идеале – ткнуть в неё носом. Приходилось всяческими коварными уловками сопротивляться намерению злобных дождевых демонов превратить меня в осклизлое существо наподобие медузы или ещё кого похуже. За что ополчилось на меня хмурое осеннее небо, оставалось только догадываться…

Сосны здесь, к слову сказать, дикие и своенравные, времена года меняют по своему усмотрению. Вот, скажем, не очень они любят осенние дожди, особенно затяжные, плавно переходящие в снегопад. (Вопрос: а кто их любит? Разве что дзэнские учителя со своим своеобразным толкованием мира или особо продвинутые по стезе постижения мира поэты,

да и то не все). Кто их там, эти деревья, разберёт, в каких они отношениях с местными божествами погоды?!… Думается, что в довольно неплохих. Потому что, если верить рассказам очевидцев (Задумчивый Воробушек не склонен особо поэтизировать погодные явления, он вообще не склонен что-либо поэтизировать, прагматично относясь к бренности бытия), то прошлой ночью в сосновой роще шумела битва, не уступающая борьбе бога Сусаноо- но Микото со злобным морским чудовищем: сосны прогоняли дождь. В итоге сосны всё-таки победили, и с утра все здешние постояльцы, включая тех, кто с вечера изрядно перебрал сакэ, имели удовольствие созерцать первый снег, причём в таком чудовищном количестве, что содрогнулись бы даже северные варвары-айны, если они, конечно, способны на проявления каких бы то ни было эстетических чувств, в чём я лично глубоко сомневаюсь…

А вот бамбук под снегом поник головой (что соснам хорошо, то бамбуку смерть), и мир

для него вроде как опрокинулся. Вот и пойми теперь – где небо в снеговых облаках, а где – сугробы…

Сегодня не видно даже луны. Вместо этого с неба сыплются льдинки. Зрелище, достойное быть воспетым на поэтическом турнире в императорском дворце, но любоваться им лучше всё-таки из-за окна. Не хотелось бы в этот вечер оказаться в дороге. Снега белая завесь вся в белых узорах – то ли снежные духи слагают хокку льдистыми письменами, то ли сакэ и впрямь оказалось выше всяких похвал и уже разлилось по жилам, смешавшись с кровью в единый поток, перемещающий сознание на более тонкий уровень.

…

Дверь с треском распахнулась, и из узоров снежной завеси возник Вечерний Вьюнок.

Так я и знал, что спокойно насладиться сакэ мне не дадут. Деловито окинув взглядом полутёмное помещение, Вьюнок своим единственным глазом умудрился безошибочно вычислить меня, прикинувшегося расписной ширмой в углу, и, даже не сбросив с мокрых ног не первой свежести сандалии, отряхиваясь на ходу, он поплыл ко мне, попутно сграбастав хорошо отработанным движением с одного из столиков чашку с вяленым тунцом. Кстати, прозвище своё Вечерний Вьюнок получил именно за то, что является, как правило, вечером с целым ворохом досужих светских (и не очень) сплетен. Вьюнком же его окрестил Задумчивый Воробушек из-за привычки обвиваться вокруг своей жертвы (иной раз и буквально) – и тогда от него можно избавиться, разве что пригрозив ему Лунным Серпом. И то – помогает только на время.

– Ты видел эти сосновые ветви в снегу? – без предисловия и приветствия заорал Вьюнок, видимо, нимало не сомневаясь в том, что я вообще слеп от рождения, – да нет, конечно, откуда тебе! Небось, весь день парил свою аристократическую задницу, накачиваясь сакэ, и высунуть клюв на улицу тебе не дозволили пресветлая Каннон вместе с Буддой Амидой, так? И предложить бедному озябшему Вьюнку сакэ нам не позволяет столичное воспитание и знание китайской каллиграфии? – при этом Вьюнок успел пересечь комнату, плюхнуться на татами рядом со мной

и лихо сдвинул на затылок свою плетёную шляпу, больше напоминающую копну сена

на крестьянском поле в глухой деревеньке. Этот жест был бы достоин актёра театра Кабуки,

если бы капли уже успевшего растаять снега не покатились весёлыми алмазными горошинами прямо на тарелку с рисовыми колобками. Вьюнок, совершенно не смутившись учинённым разгромом, приложился к моей чарке, и продолжил:

– Я являюсь как снежный дух, еле вырвавшийся из плена стаи разъярённых демонов

(под демонами Вьюнок подозревает артель сборщиц чайных листьев – это толпа женщин-клептоманок, сгребающих в свои безразмерные китайские мешки всё, что попадается им на пути,

а им что только не попадается…), а ты сидишь в забытьи и даже сакэ не предложишь старому другу? Может, ты ещё откажешься рассказать мне исполненные неземной красоты стихи о вишнях

в весеннем расцвете?

– Во-первых, сезон цветения сакуры уже полгода как закончился, разве что сакэ ударило тебе в голову, и ты забыл, что на дворе – осень, причём – обрати внимание – поздняя, во-вторых,

ты безнадёжно испортил закуску, что, впрочем, не помешало тебе её съесть, в-третьих, сейчас принесут ещё рисовых колобков, и я с величайшим удовольствием заткну ими твою ненасытную глотку, чтобы ты хоть немного помолчал, в-четвёртых, где ты видел у меня клюв? Я что, настолько похож на болотного Тэнгу, этого дьявола в птичьем обличье?!

Я чувствовал, что бессилен открыть мешок, где спрятаны песни, а в особом кармашке – набор нелитературных фраз, услыхав которые, мой учитель каллиграфии долго чесал бы свою бритую макушку в надежде обрести особую милость тысячерукой Каннон. Прихоть ветерка – так называли эту обратную сторону моего творчества многочисленные почитатели, лица которых были подобны улыбающимся бутонам вишнёвых цветов. Во время трапезы Вьюнок успел поведать последние новости из столицы – Ива перебралась-таки в весёлый квартал, сменив имя на Вишню, и теперь у неё отбоя нет от посетителей, она сумела заткнуть за оби саму Вечернюю Луну, которую теперь иначе как Пристыженной Луной не называют, из-за чего последняя покинула мирскую суету и своё весьма доходное ремесло, обрив голову и двинув в паломничество на какую-то очень древнюю и всеми забытую гору. Впрочем, некоторые сплетники поговаривают, будто гора эта «перехвачена поясом для меча», и что Луна всё равно рано или поздно собиралась завязывать с ремеслом куртизанки, ибо её покровитель, прозванный (совершенно заслуженно, на мой взгляд) «Печальником Луны», недавно овдовел. Поговаривают также, что именно он «принёс бы на веере в город её, как драгоценный подарок». Это, конечно, поэтическая метафора, но всё же… Не часто видел я в Эдо Луну на веере! Точнее, вообще не видел. А хотелось бы хоть одним глазком взглянуть, потому что зрелище было бы наверняка прелюбопытнейшее и поучительное, ибо своими формами Луна запросто могла бы дать фору любому столичному борцу сумо…

Совершенно незаметно для себя я задремал, и снились мне ветки сосен у ворот, огромная,

в полнеба, луна, которую ушлый ночной сторож безуспешно пытался распилить тупой бамбуковой пилой, ворон, одиноко сидящий на голой ветке без дерева, с глазами-фонарями и шепчущий голосом ветра «Осень уже пришла!». «Осень уже уходит!» – эхом откликнулся голос Вечернего Вьюнка, и я открыл глаза.

– Снежное утро! – бодро проорал Вьюнок вместо приветствия, – или, если хочешь, утро

на айнсберге!

– Где-где?! – не сообразил я спросонья.

– На АЙНСБЕРГЕ, Будда тебя забери!!! Это такая здоровущая ледяная гора, примерно как Фудзи, только плывёт, её вылизывают солёными языками морские змеи, а айны добывают там красные чашки с коричневой жидкостью, мерз-ка-фэ называется, у неё пробивная способность – как

у даосской киноварной пилюли бессмертия! – нет, он явно нарывается на то, что я вот сейчас праведно разгневаюсь и запущу в него плошкой.

– Между прочим, айны, позволь тебе напомнить, с утра сакэ не лакают, и всякий бред

не несут! – попытка урезонить Вьюнка потерпела поражение, в чём, впрочем, сомнений ни у кого не возникло.

– Моя участь – глотать одному поутру сушёную рыбу как тень водяного демона, – обиделся Вьюнок, – а, может, мне хочется с утра петь подобно цикаде!

– Цикады, Вьюнок, по утрам не поют, а ты сейчас больше всего похож на цаплю, что бредёт на коротких ножках по колено в воде к своей придуманной ледяной горе. Даже дети знают,

что плавающих гор не бывает. Давай я лучше приправлю твой рис «травой забвенья», глядишь, заодно и похмелье пройдёт.

Но уж если Вьюнка посетило одно из его видений, унять его не так-то просто. У него это называется «ухватить кэнсё за хвост». Лучше б к нему призраки являлись по душам поболтать, честное слово…