– Неужели вы, наш уважаемый покорный слуга, не понимаете, что «происходящее в чьей-нибудь голове» не терпит вмешательства других голов, как медный провод не терпит соединения с алюминиевым.
– Ну уж, Алексей Горанович! Разве бытописателю не могут помочь другие свидетели означенного быта? Разве, излагая свои мысли, вы не опираетесь на мысли других? И вообще, что плохого, например, в том, что Арсений Игнатьич вам и Панегирику про Виталия расскажет… Вы ведь уже многое позабыли, тринадцать лет прошло, а Панегирик и вовсе ничего не знает. А вы его послали с Виталием разговаривать. Разговаривать, можно сказать, с листа. И что он наговорил. Вы этим довольны?
– Упрек принимаю. И потому прошу, расскажите про Виталия сами. Тем более, есть чьи-то головы, в которых живет идея, что он ваш сын.
– Это, Алексей Горанович, уже никуда не годится!
– Вы же сами сказали, что, излагая свои мысли, мы опираемся на мысли других…
– Если бы он был мой сын, мы бы с вами были хорошо знакомы, более того, тринадцать лет назад наши гаражи стояли бы по соседству. Или вы забыли, Алексей Горанович, как тогда Виталий, плутая по своему обыкновению по двору, забрел в гаражный массив, где и встретил вас. Вы возились со своей серебристой «десяткой». Он видел вас и раньше, когда вы с его отцом разговаривали, поэтому и подошел без боязни, и громко поздоровался. И случился у вас с ним разговор, и подарили вы ему книжицу, похожую на обычный синий ежедневник. С нее-то все и началось. Неужели ничего этого не помните?
– Помню. И менее всего хочу слышать это от посторонних, вроде товарища Путевого.
– Товарищ Путевой уже отбыл по своим делам. И он-то как раз мог бы рассказать что-то свое. Не лживое, а свое. А зачем вам мой рассказ, тем более, если вы меня считаете отцом Виталия? И Панегирик вам зачем? Тринадцать лет назад вы сами с этой историей справлялись.
– О-хо-хо… А дело все в том, что прямое волшебство помочь никому не может, может только навредить. Усыпить, например, до смерти яблочком наливным. А чтоб разбудить, оживить, королевич Елисей нужен, чтоб сам, своими руками гроб хрустальный расколотил. Королевичу можно помочь, но окольными путями. Пушкин это хорошо понимал. А я тринадцать лет назад – нет.
– Ах, вот как оно у вас получается. Цинично.
– А как еще в двадцать первом веке о волшебстве можно разговаривать? Ощущение чудес давно промотано, на серебристые седаны пущено.
На листе бумаги проявилось несчастное лицо Панегирика.
– Теперь я понимаю, почему я такой недоделанный получился.
– Понимаешь, Панегирик? Вот и молодец. Получались бы такие, как ты, доделанными да молодцами хоть куда, человечество давно достигло бы своей мечты об абсолютном слуге. А после этого оно окончательно улеглось бы на обобщенный диван и уснуло. Поэтому ты, Панегирик, расти теперь и развивайся сам. А помощь твоя понадобится.
Буковки дрогнули, изображение Горыныча поколебалось, но устояло.
– Еще вопрос, наш уважаемый слуга, будет ли в тексте кошка? Искусственные котята-сфинксы не в счет.
– Новое дело. Как же кошка с Бонифацием уживется?
– Запросто. Не будет же Бонифаций бегать за ней со страницы на страницу.
– Появится кошка, потребуется канарейка?
– Нет, только не канарейка. Лучше щегол.
– Ладно, господа, мы уже пошли не туда. По существу сказанного будем считать, что мы прояснили позиции.
– Кх-м…
– Что, Панегирик?
– Мне пока ничего не ясно…
