– Вот именно, ого-го! Лошадь да и только.
– Да Вы что…, Алексей Горанович.
В это время несравненная мисс Вау изловчилась и пырнула мечом несравненную мисс Упсс. Красная взвесь, расширяясь и закручиваясь, быстро окутала дуэлянток, расползлась по стеклу аквариума, скрывая движение русалочьих тел так, что и понять, что же происходит там, за стеклом, в толще помутневшей воды, было невозможно. Зрители взревели как во время футбола, когда забивается гол. Горыныч сморщился и махнул рукой. Экран погас и снова превратился в ковер с розовой неподвижной русалкой, русалкой привычной, без грубого металла в руках и стремления заколоть соперницу.
Панегирик вскочил со стула и, хотя Горыныч ничего не сказал, принялся оправдываться:
– Вы, Алексей Горанович, не подумайте ничего такого, кинжалы ненастоящие, при ударе лезвие уходит в рукоятку, а в воду льется краска…
– Я ничего такого и не думаю…
***
– Видите, товарищи, я ничего не придумал, все именно так и было. А после, Алексей Горанович, вы напомнили своему помощнику, кому он обязан своим появлением.
***
– Ты, видимо, забыл, что тебя на самом деле нет. Тебя выдумал сумасшедший чародей, возомнивший, что у каждого дон Кихота должен быть свой Санчо Панса. Ха! Санчо Панса, содержащий на старости лет дом терпимости. С русалками. Буэнос ночес, кабальеро!
– Не дом терпимости. Театр. И не на старости лет. У меня еще все впереди…
– Театр! Без номерков, но с номерами.
Панегирик оглянулся на ковер с русалкой:
– Театр, театр… Просто гостей немного. Кстати, они наверняка потеряли меня…
– Они уже дошли до кондиции, и далее ты им не нужен.
***
– Прошу прощения, товарищи, но вы оба так агрессивно молчите, что мне неловко. Вот Виталий со мной разговаривал охотно. Может, мне вам про него рассказать. Я ведь так понимаю, что история ваша с ним тогда же, тринадцать лет назад началась.
– Я, кажется, догадываюсь, кто вы такой, – угрюмо проговорил Горыныч, поднялся, подошел к столу и бросил скальпель в карандашницу. Вынул оттуда остро отточенный карандаш. Арсений Игнатьич отпрянул в сторону. Горыныч по-мефистофельски заулыбался. – А что, наш покорный слуга, не проявите ли вы инициативу?
Горыныч ткнул карандашом в тонкую пачку бумажных листов, лежащих на столе.
Ну вот, господа, так и бывает: работаете вы, работаете над текстом, и вдруг один герой протыкает лист писчей бумаги, который вы только что вынули из принтера. А потом буковки собираются вокруг карандашного укола, и его лицо проявляется хоть и схематично, но узнаваемо. И на лице этом неудовольствие… и догадка.
– Знаете что, наш покорный слуга, вы слишком передоверились этому Арсению Игнатьичу. Свою работу надо делать самому, аутсорсинг здесь неуместен.
– Господь с вами, Алексей Горанович, какой аутсорсинг! Я понимаю, что ваше дело в повествовании магистральное, но у нас будет много ответвлений и небольших историй, это придает тексту объемность. Проза ведь не стихи, в ней жирок нужен. Не подумайте, что я стихи ругаю, я понимаю, они ваш инструмент, и об этом обстоятельстве, кстати, мы тоже в свое время расскажем, чтобы всем все было понятно…
– Расскажите. Только, пожалуйста, расскажите сами, без Арсения Игнатьича.
– Да чем же он вас так рассердил. Типичный сталкер, проводник по заброшенным зонам наших интересов и судеб, они ведь так сплетены и запутаны, что нам самим иной раз не разобраться. Выдумывать, конечно проще одному, и даже лучше одному, а вот когда приходится описывать реально происходящее, пусть даже происходящее в чьей-нибудь голове…
