И один из них при всех громко заявляет такое: «Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки …» (далее он называет имя Катеньки и её фамилию, которую я, вообще-то, до этого момента и не знал). Другой заворачивает мне руки за спину и натягивает на запястья наручники. Затем они толкают меня и выволакивают совершенно ошалевшего вон. Занавес!
Представляете: Катеньку в тот самый последний день – по словам ментов – изнасиловали и убили и по всем их прикидкам, получается, что это был я. Нашлась тётка-свидетельница, которая видела нас тогда в дачном посёлке, бредущих в обнимку по дорожке. Вычислили они меня довольно быстро, опросив её товарок по работе, которые и указали на студентика-стройотрядовца, ну, а дальше уже дело техники.
Возможность, по их словам, у меня была, а мотив – на поверхности: Катенька оказалась беременна и я, получается, узнав об этом, решил от неё избавится вот таким диким способом. На мой вопрос как именно я это сделал, менты сообщили, что я её задушил руками. Вот так-то! И орудие убийства им искать не понадобилось. А то, что я краденому гусю голову не мог сам скрутить – просил приятелей – это на них не произвело никакого впечатления, типа, все вы, убивцы, так говорите.
Меня этапировали в Волгоград, где та самая свидетельница меня опознала. В те странноватые советские времена ни о каких адвокатах речи не шло. Ну, как? – в природе они, разумеется, существовали, но только для определённого сорта подследственных – у кого были деньги. Даже в те благословенные годы брежневского застоя. А остальным вменяли бесплатного. Вот и в моём деле иногда шнырял между ментами какой-то волосатый чувачок, представившись адвокатом, и я по его просьбе подписывал какие-то дежурные ходатайства. Тот тоже был абсолютно уверен в моей виновности и не скрывал этого, а только рекомендовал во всём сознаться, чтобы мне скостили срок.
Возле тела Катеньки была обнаружена её сумочка. Денег там не нашли никаких, да и какие тогда могли быть деньги у маменькиной дочки?! Но главная фишка была в том, что на сумочке помимо прочих неидентифицированных отпечатков пальцев были обнаружены – и это совершенно естественно – мои! Как оказалось, я ещё и ограбил мою милую девочку: я – по утверждению следствия – стаскивал с её мёртвого тела какие-то там золотые цепочки, сдёргивал с её маленьких миленьких ушек серёжки и рвал с пальчиков перстенёчки… Да чтоб вы сдохли, менты поганые!
Катенька, идя на свидание со мной (ну, типа, с любимым человеком – как я надеюсь) – как это и полагалось любой уважающей себя девушке – наряжалась, или как теперь говорят, заряжала полный «прикид», куда входили украшения, косметика и туфельки ли на каблуке. У неё была в том числе прикольная золотая цепочка с кулончиком в виде простой семечки, но с гравировочкой «К» на тыльной стороне.
Всё это исчезло: и цепочка с семечкой, и серёжки из ушек, и перстенёчки с камушками (взяла у мамы из шкатулки, чтоб перед мной покрасоваться – а она и без того была мне мила). Получилось – по заключению следака – раз меня там видели и мои отпечатки на сумочке, то я не только Катеньку изнасиловал (о, Боже! – да ни в жисть) и задушил, но ещё и ограбил.
Ситуация для меня усугублялась присутствием в предварительном обвинительном заключении упоминания об изнасиловании, что, естественно, дополнительно тянуло меня ко дну. Но не это было главное: с такой статьёй я не мог сильно рассчитывать когда-либо вернуться на свободу – насильников не любили на зонах и тогда и гнобили их всеми возможными способами. Ну, теми самыми, отвратительными. Ну, вы понимаете… Вот это обстоятельство и вынудило меня, в конце концов поддаться на увещания следователя и адвоката и подписать признательные показания насчёт убийства, взамен они изымали из следственного дела упоминание об изнасиловании. «Получишь свою десяточку, порубишь лес в тайге и лети потом белым голубем на все четыре стороны» – так они меня подбодряли. И я подписал. Заступиться за меня было некому.
