Ася неопределенно дернула плечами, и Михаил пригласил проводника. Заказал два чая и снова погладил пузо. Затем разгладил усы, задев выдающийся волос.
Чай он хлебал громко, с аппетитом, пыхтел и нахваливал. Вместо антуража поезда подошла бы банька с самоваром.
Запах бергамота пытался расслабить напряженные мышцы, напоминал о чем-то, что никак нельзя было вспомнить.
– А вы, Асенька, чего не пьете?
Ася дернулась к кружке, быстро отхлебнула. Обожглась и замерла, чтобы Михаил не заметил.
Асенька. Асенька? Может, теперь ей звать его Мишенькой?
– Я вот помню, был как-то случай такой. Сидели мы с коллегами в учительской. Я там редко бываю, у меня свой кабинет есть, я вот обычно там как-то…
Слова. Слова. Слова. Опять козлы, шведские стенки и истории.
– Я отойду, – наконец отрапортовал он и грузно поднялся с места.
Ася глубоко вдохнула. Выдохнула. И, подняв ноги на сиденье, отвернулась к окну.
Белые дорожки разделительных полос змеями извивались вдоль состава. Случайные платформы уносились в даль прошлого и оставались безымянными. Кусочки мира, слепые пятна, крепления между столицами.
Михаил не возвращался. «Срет, наверное».
Одинокая избушка выпрыгнула у железной дороги. Темно-коричневая, изъеденная временем и непогодой. Каково это жить в вечном гуле проносящихся поездов и так никуда не поехать?
Обрывки путешествий падали на пустынный дворик: окурки, мусор, бутылки, – сувениры для оседлого хозяина.
За закрывавшимися веками рисовался мир одинокой лачужки, его несчастных жильцов и безвременья.
– Станция Тверь.
Язык прилип к небу, Ася приоткрыла глаза и зевнула. Потянулась, села на попу.
– Как спалось?
«Да блин…»
– Хорошо, спасибо.
– А ты, на удивление, свежо выглядишь. Обычно девушки после сна все помятые. А ты красивая.
«Ты?»
– Спасибо.
– А я еще чайку себе заказал.
– М…
– Будешь?
– Да нет, я еще тот не допила. Спасибо.
«Спасибо, спасибо, спасибо. Пошел в жопу».
– Помню, как-то мы с товарищами пошли на стадион. Наш местный. Так вот один из них…
«Бла-бла-бла-бла».
Ася отсчитывала секунды. Набирала минуты. Прикидывала порог приличия, за которым снова можно поспать.
– А что ты читаешь?
– А?
– Норвежский лес?
– А… да…
– И как?
– Ну… интересно. Мне нравится. Хотя стиль на любителя, почему-то навевает Сэлинджера…
– А то я такое обычно не читаю. Вообще редко почитать удается – не до книжек. Работа. Да, работа, сама понимаешь. Когда получается, беру детективы какие-нибудь. Люблю угадывать, что убийца – садовник.
Пузо заколыхалось, ритмично, завораживающе. Ася изобразила благопристойный смех и с трудом оторвалась от жизни живота.
Мысль продолжала рассказывать о книге. О том, что не нравилось. О том, что зацепило. О том, что не было там никакого леса.
А за окнами расползались леса. Плотные хвойные стены облепляли долины по бокам от дороги. Лысые ветви осин и берез содрогались от беспутного ветра.
– Отойду ненадолго.
Стоило Михаилу встать, посветив ложбинкой зада, как Ася снова прилипла к окну.
«Надо было пустить ту тетку на свое место. Чтобы подавилась болтовней Михаила».
Когда он пришел, она так и не повернулась.
С улицы таращились захолустные дыры. От одного взгляда на них хотелось проклясть себя за жалобы и недовольства собственной жизнью. Но Асе не удавалось поймать благодарность. Благодарность за то, что она не жила в такой же глубокой жопе.
Жопы бывают разные, и вне зависимости от их глубины они все остаются жопами.
