Пастух и Ткачиха - страница 16

– У меня точно не меньше храбрости, чем у Дшин-Лан и Шу-Сянь. Но я считаю, что это бесстыдство – бесстыдство!

– Лучше бесстыдство, чем бессердечие. Ты понимаешь, какому делу отказываешься помочь? Мир должен всегда оставаться таким, как сейчас? Когда у порядочного человека нет ни минуты покоя из-за всей этой бесконечной несправедливости?

– Мне можешь не рассказывать. Мне было четыре, когда я увидела сквозь Лунные врата муки твоего рождения, увидела, как моя благородная семья оскорбляла и издевалась над твоей бедной матерью. Я понимаю больше, чем ты думаешь.

– И что?

– И я последую за тобой, Цзай-Юнь, – сказала Ми-Цзинг, поглаживая маленькие ручки и подчеркивая значение имени. – Итак, Сияющее Облако, я хочу последовать за тобой.

Десять дней спустя Нью-Ланг зашел в крестьянскую хижину в Пу-Тунге, деревне неподалеку от Шанхая. Бедную комнату украсили синими и зелеными, розовыми и сиреневыми фонариками – в тот день был последний из новогодних праздников. Большой фонарь с бахромой, из расписной бумаги и нежного цветного шелка, вращался при каждом порыве ветра, попеременно показывая то Гуаньинь, богиню милосердия, то Сяолуна, маленького дракона, охранявшего огромную прекрасную жемчужину, то Дилуна, великого дядю-дракона, у которого из пасти выпрыгнул черт с волшебной светящейся кистью, то Юэ-Тай-Тай, богиню луны в сопровождении Юэ-Ту, маленького серебристо-белого лунного кролика.

– Значит, завтра твой корабль отправляется в Ма-се-ле? – спросил Бо-Ченг. На его скуластом, истощенном лице развернулась тяжелая борьба печали и оптимизма.

– Да, завтра мой корабль отправляется в Марсель, – подтвердил Нью-Ланг.

Он тройным поклоном поприветствовал маму Ванг – у нее на коленях лежало темно-синее детское платье, и она вышивала на животе нежного розового дракона. Шелковые нити свисали с двух резных фигурок из слоновой кости: юноша, ведущий буйволицу на пастбище, и девушка за ткацким станком. Это была популярная у крестьян божественная пара трагических влюбленных – пастух Нью-Ланг и небесная ткачиха Дше-Ню, покровительница ткачества и шитья. На потолочной балке были высечены имена предков семейства Ванг. Над плитой, в крохотной нише, висело изображение Цай-шэня, кухонного бога. Мать приклеила ему в руки бумажные золотые монеты и намазала бороду и губы медом, чтобы он докладывал богам об их семье самыми сладкими речами. Казалось, он наблюдал за восьмилетним братом Бо-Ченга, который ловко и уверенно собирал из деревяшек столы и стулья. Напротив, на фарфоровом алтаре, скрывались за оранжевой занавеской два Будды.

– Этот Фонтене, – с философским всепониманием констатировал Бо-Ченг, – хороший иностранец. Эх! В его конторе можно было учиться, беседовать с актерами и все такое. А теперь он помог тебе получить визу.

Нью-Ланг слепо пялился на спину своего небесного тезки из слоновой кости.

– Знаешь, – сказал он, – как было принято у немецких князей в Средние века? Они грабили евреев, оскорбляли, вытирали о них ноги. Но у многих был придворный еврей, которым они восхищались и осыпали милостями. Я, понимаешь ли, придворный китаец Фонтене.

– Но он правда многое для тебя сделал, – ответил Бо-Ченг, который не выносил несправедливости.

– Он сделает для меня все, – парировал Нью-Ланг, – кроме одного: он не признает меня равным себе. – Он на мгновение умолк, а потом обратился к матери: – Я бы хотел пригласить почтенную даму в наш плохой театр на спектакль.