Пастух и Ткачиха - страница 18

Несколько парней собираются в хижине Ли Чао-Линя, крестьянского сына, который работает на городской красильной фабрике. Он рассказывает об успешных забастовках на своей и других фабриках и советует начать восстание. Его пожилой отец, которого особенно жестоко преследует хозяин, страшно возмущается словами непокорного сына, называет его диким тигром и запрещает появляться в своем доме. Старая мать не осмеливается сказать ни слова.

Минг-Фунг в роли отца как всегда на высоте, подумал Нью-Ланг, и новички тоже молодцы. Но кто играет мать? Явно не толстая торговка изюмом. Это женщина, чудесно. Но начинающая. Прямая, как палка. Впрочем, так даже лучше.

Чао-Линь прощается со своей прекрасной сестрой. Он хочет увезти ее в Ханькоу и устроить служанкой. Но девушка, воспитанная в строгом целомудрии и благочестии, боится большого города.

Во втором акте происходит кульминация. Помещик загоняет старого Ли в угол ростовщическими процентами и проделками своего племянника, сборщика налогов. И предлагает заранее запланированное решение: хочет купить у него красавицу-дочь.

В грубой комической сцене старый лис уверяет хрупкую девушку, что не тронет ее. Ему просто нужна красивая наложница, чтобы произвести впечатление на городских друзей-бизнесменов. Девушка заболевает от ужаса и отвращения. Перед отцом встает тяжелый выбор. «Я должен продать ее», – наконец, говорит он. И тогда мать прорывается сквозь преграды безмолвного смирения единственным предложением: «Да, легче продать своих детей, чем понять их». Пораженный этими словами в самое сердце, старик с развевающейся белой бородой выбегает ночью на проселочную дорогу, чтобы вернуть сына домой.

Этот голос, звонкий, как колокольчик, – подумал Нью-Ланг. Неужели это… Нет, невозможно.

В третьем акте крестьянская молодежь встречает вернувшегося сына громкими аплодисментами: «Тигр идет!» Стихийное восстание изгоняет триумвират могущественных жуликов: помещика, комиссара полиции и вымогателя налогов.

Нью-Ланг неподвижно сидел, наслаждаясь успехом. Его театр жив и будет жить дальше.

Он вздрогнул – перед ним стояли Кай-Мэнь и Минг-Фунг.

– Тебе срочно нужно домой. Ми-Цзинг больна. Выкидыш.

– Она играла мать. Спасла наш спектакль, и попала в такую беду, – не без резкости сказал Минг-Фунг. Он так и не простил Нью-Лангу визита в бордель.

Нью-Ланг сидел в машине. У него перед глазами плясали красные, зеленые и синие круги.

Он пересек летящей походкой двор и упал на колени у кровати жены:

– Ми-Цзинг, ты моя старшая сестра! О, ты мой учитель!

– Не волнуйся, – улыбнулась Ми-Цзинг. – Никакой опасности нет.

– Ты достойна любви, как никто другой. Но пойми: происходящее между нами допускает восхищение и почитание, но не…

– Я все понимаю, – сказала Ми-Цзинг. Она подняла с подушек свою прекрасную голову. – Я всю жизнь молчала, но сегодня могу говорить. Завтра ты собираешься за границу. Ты найдешь другую женщину. Если это окажется иностранная кукла из тех, что меняют любовников, как перчатки, я буду презирать ее и тебя. Но если ты найдешь достойную себя женщину, способную на исключительные поступки, с открытой душой и твердым сердцем, то если я когда-нибудь ее встречу, то стану чтить и любить, как старшую сестру. Я воспитаю твоего сына так, что он поймет и реализует твои идеи. Счастливой дороги. Мира на твоем пути!

Мира на твоем пути! Четыре слога на родном языке шумели в волнах, преследуя его до самого порта Марселя, образуя безмятежный и изящный квадрат вокруг суматошных мыслей. В нем звучала прекрасная музыка, Госпожа Прекрасная Музыка, благовоспитанная конфуцианка, нелюбимая жена, еще более гордая, чем он думал, и при этом гораздо более человечная.