– Давай.
– Но при условии.
– Каком?
– Ты бросишь этот сценарий.
– Ты что, Катуар? Все в самом разгаре. Рухнуло здание МГУ. Мне перевели деньги. Впереди еще столько сладких трупов и катастроф. Ты что?
– Деньги? Вернешь.
– Почему я должен бросить? Что за рассветные затеи?
– Он мне не нравится.
– Ты хочешь лишить героя цели?
– Какого героя?
– Меня. Герой должен иметь цель, иначе он никому не нужен.
– Ты нужен мне. Этого герою мало?
– Подожди. Ты будешь писать диалоги?
– Нет. Мне можно лететь?
– Куда? Куда, птица?
– Метро уже открылось.
– Не пиши диалоги, если не хочешь. Но ты никуда не уйдешь от меня. Никуда. Не уйдешь.
– Ради тебя, мой любимый. – Катуар берет сигарету двумя пальцами, прицеливается, словно резвясь, играет в дартс. Сигарета опытной стрелой попадает точно в мишень урны.
– Какая ты ловкая!
– Ты сомневался? Видишь, я бросила. А ты?
– Птица, давай лучше целоваться посреди бульвара, как…
– Марк, а кто была твоя жена?
– У меня не было жены.
– Не обманывай.
– Не было при Шекспире сигарет «Друг». Не было!
– Марк, любимый, никогда не обманывай меня, хорошо?
– Тебе помочь к экзамену подготовиться?
Она похожа на цветок подорожника. Моя однокурсница. Ты спросишь, Бенки, какой у нее цвет глаз. Я до сих пор тебе этого не скажу: не знаю, не понимаю. Да и есть ли у нее глаза? Под глазами есть две вечерние лужайки, это точно. Но сами глаза? Еще есть зубы. Крупные, хорошо бы их поместить в гербарий стоматолога. Хотя я никогда до этого не видел ее в столовой. Зачем ей зубы? И зачем она сейчас пришла в столовую, где я с однокурсником и соседом по комнате Бухштейнфельдманбергшейном ем чудо-пельмени, заливая их живой водой?
– Присаживайся! – говорит Бухштейнфельд… шут с ним. Просто Бух. Он встает и длинными пальцами указывает на место близ его тарелки.
Эта драма с пельменями, Бенки, происходит шестнадцать лет назад.
– Спасибо, – отвечает цветок подорожника и садится рядом со мной. – Зачем ты так много льешь уксуса?
Теперь важно жевать, чтобы ответ потерял всякий смысл в непроваренном тесте.
– Что, прости?
Настойчива. Настой подорожника.
– Прости, что?
Жевать. Унг-унг. Унг-унг.
– Прости, что?
– Это не уксус, это водка.
– Ты не пьешь водку, я знаю.
– Сегодня решился. Мы с Бухом отмечаем юбилей.
– Чей?
– Да, кстати, – Бух направляет в меня острием алюминиевую вилку. – Какой юбилей?
– Остается ровно двадцать лет до сноса Московского университета.
Бух кладет вилку рядом с салфеткой:
– Никак не могу привыкнуть к твоим шуткам.
Она улыбается:
– Если бы ты слышал, что он рассказывал на экзамене про опричнину.
– Могу себе представить. Мне он говорит, что этому всему научил его Карамзин.
Я убиваю последний пельмень и спрашиваю:
– Разве я был не прав насчет опричнины? Опричник Алексей Басманов – лучший нападающий сборной Руси по баскетболу.
– Нет, – ее зубы возражают – Ты говорил не это.
– А что он говорил? – Бух спрашивает бесстрастно, алюминий в тарелке аккомпанирует.
– Ничего не говорил! – она смеется. – Пытался объяснить, что у него болеет бабушка в каком-то Таганроге.
– А, это нормально. – Бух вытирает рот салфеткой – так, что подбородок краснеет от шершавого рвения. – Мне странно, что его до сих пор не отчислили. А бардак в комнате какой он устраивает!
– Хотите я пришлю вам уборщицу? – она смотрит на мой древнеримский профиль (из учебника по античной истории, имени императора не помню), любуется. Профиль молчит, любуется снегом за окном. Москва – третий Рим.
