– Маловато будет, – Егор Данилович скосил взгляд на бумажку. – Порт, все-таки. А Герман, сами знаете, тертый калач.
– Вот именно, – кивнул генерал, – только завтра за его шкуру гроша ломаного не дадут, – он сделал многозначительную паузу. – Догоняешь, к чему я?
Егор Данилович понимающе кивнул. «Шерхан, Депутат… Гера, Леха, – перебирал он имена, словно четки, – до которого из них еще кривая доведет?»
– Значит, пусть соглашается и рвет когти, пока не поздно. Растолкуй ему.
– Слушаюсь, – вытянулся начальник ГУВД. – Разрешите идти?
– Погоди. Депутатом занимаются, кроме нас, СГБ и прокуратура. Ты им не мешай, но и в свое хозяйство особенно не пускай. Понял?
– Так точно.
– Теперь иди.
Полковник развернулся «кругом» и четким шагом вышел из кабинета, не вспомнив об оставленном кейсе.
Электронный будильник пропел бодренькое: «Back in US… Back in US… Back in USSR…»28 Джек подхватился с постели, но тут же замер. Сердце громко бултыхалось в груди, мокрый ворот пижамы лип к шее, мутило, и рот казался запекшейся коркой хлеба. Он покосился на желтую упаковку со слонобойными обезболивающими, которые прописал доктор из приемного покоя, ощупал спину – нет, даже намека на боль в почках не было. А ведь день спустя после больницы он снова играл и, когда его пару раз крепко припечатали к борту, перетряхнув все внутренности, думал, придется снова мчаться в приемный покой. Обошлось.
Но если не банальный страх перед болью, тогда почему так тревожно, словно потерял равновесие и никак не можешь его восстановить?
Держась за край стола, Джек всматривался в электронное табло будильника, на котором высвечивалась пульсирующая пятерка с нулями. Скок. На месте последнего нолика появилась единичка.
Джек провел языком по сухим губам. Потянулся к окну и отдернул штору. На улице было темно и сыро. Мелкий густой дождь напоминал серебристую паутину, а от вчерашнего неожиданного снегопада не осталось и следа.
Бледные конусы света от уличных фонарей выхватывали вереницу запаркованных бампер в бампер машин, между которыми неуклюже трусил не уснувший на зиму скунс, черный, со снежной тропкой вдоль спины. Засеменил мимо рододендровых кустов, нырнул в их тень так, что лишь белая ленточка порхала какое-то время в темноте. Из-за угла, стрекоча двигателем, вырулил допотопный «Понтиак»: иммигрант-босниец привез утренние газеты.
Джек посмотрел на постель, где, спрятавшись под стеганым «камфортером»29, точно в норке, спала Бо-Ми. Еще раз мысленно прокрутил вчерашний вечер.
«Может, все приснилось? Может, ничего не было? Может?..»
Он закрыл глаза и потянул носом воздух, стараясь унюхать то, что казалось давным-давно забытым, выброшенным, похороненным в прошлой жизни.
Запах сена, прихваченного первым заморозком. Выбившаяся из-под края вязаной шапочки прядь. Блестящие сумасшедшие глаза.
– Не бойся, – говорила Марина, склонившись над ним. – Теперь можно. Все-все.
Между синими облаками проглядывала луна, флуоресцентно-белая, в бледных голубых прожилках. Она освещала небольшое поле позади общежития, в котором остановились студенты, присланные на помощь колхозникам. Ребята-технари жили на первом этаже, а девчонки с иняза на втором, чтобы местные парни их не беспокоили понапрасну.
Марина прижалась к Жеке, нащупала его руку и сунула себе под куртку.
