Потолкавшись возле ларька еще с полчаса, Хмырь наконец утомился. Ни Брюнет, ни опер не появлялись – и это одно, уже само по себе, свидетельствовало о многом… Ждать больше не имело смысла; все было ясно и так! «Пойду-ка домой, – решил он, позевывая, – высплюсь, отдохну. А вечером разыщу блатных, и тогда решим сообща – что теперь делать».
Он выбрался из толпы, мимоходом – ладонью – потрепал по плечу знакомого алкоголика. (Тот уже успел пристроиться к кому-то другому, был занят разговором и обернулся с неудовольствием.)
– Что, папаша, допиваешь? – спросил Костя. – Ну-ну!
Затем он пошел – размышляя о последних событиях и дивясь тому, как стремительно и грозно развернулись они вдруг за истекшие сутки.
«Сволочи! – думал Брюнет. – Ох, сволочи! Работай на них, помогай… Ну, нет. С меня хватит. После этого случая я ученый. Больше я не верю никому! Вот расквитаюсь с Хмырем, разделаюсь с ним – и все. И кончики. Пусть они, собаки, ищут себе другого партнера. Слава богу, что они мне отдали его; открыли чистую карту… Этот шанс – мой. И надо им воспользоваться поумнее, получше! Интересно: вооружен ли Костя? Если он прихватил меня случайно, у него, вполне возможно, ничего при себе и нет… Ну а может, он следил специально, преднамеренно? Может, он и в самом деле – разоблачил? Что ж, в таком случае при нем – его кольт. Хороший кольт, новенький; он его недавно только купил у тульских ребят. Если кольт – это серьезно, это трудно… Но – ничего. Как-нибудь! То, что может быть у него, я все-таки знаю. А вот то, что имею я, он вряд ли сможет угадать; эту штуку он в моих руках еще не видел. Ему поначалу и в голову не придет…»
Вот так он думал, провожая Хмыря – прячась за спинами прохожих и время от времени хоронясь в подъездах домов. Когда они пересекали центр города, Брюнета внезапно кольнуло беспокойство: а не было ли с Костей кого-нибудь еще? Один ли он? Что, если у него имеется напарник – идущий сейчас где-то рядом и наблюдающий за всем со стороны?
Он оглянулся на ходу – окинул внимательным взглядом людную улицу. И не заметил ничего подозрительного.
Зубавин шел за Брюнетом, держась от него на расстоянии десяти шагов. Он видел, как Брюнет обернулся и сейчас же, на всякий случай, съежился, опустил голову. Сделал он так машинально, по привычке… В принципе же он чувствовал себя спокойно. Он знал: приметить его в толпе нелегко.
Зубавин умел растворяться, умел менять облик и становиться неузнаваемым. Его когда-то, еще до революции, обучали этому хорошие мастера!
Он действительно выглядел сейчас неузнаваемо. Пиджак был снят и переброшен через плечо. Галстук исчез. Ворот рубашки был вольно распахнут. Исчезла также и кепочка; ее заменил просторный шерстяной берет. И в довершение ко всему, глаза его прикрывали квадратные, в крупной оправе, дымчатого стекла очки.
Все это – и берет, и очки – заранее хранилось во вместительных его карманах. Там было также и многое другое: вторые очки (уже не дымчатые, а синие), еще один галстук, трубка, пестрый канареечный шейный платок. Применяемые в различных комбинациях, вещи эти отлично помогали преображаться, становиться всякий раз новым, иным. Наряду с этим полагалось также менять – время от времени – походку, жесты, манеру держаться… Зубавин в совершенстве знал и это искусство. Он выполнял свое дело легко, как бы даже играючи. Он уверенно шел за Брюнетом – пас его, держал на крючке. Чем-то он сейчас напоминал рыболова, подсекающего сазана и слегка отпустившего, отдавшего леску; пусть рыбешка покружит, поплещется, все равно она уже поймана; ей с крючка не сорваться!
