средь кущ бесовских и рабочих предлогов,
средь лени, пороков, забвенья во снах.
Сии полководцы своих воспитают
на смену себе, для служенья стране.
Пока ж сочиняют, поют и вещают,
лучиной горя средь дождинок, во тьме…
Желают они королевских подарков,
красивых, богатых и властных мужчин,
машины элитных и редкостных марок,
вояжей на пляжи без всяких причин,
позднее стать самой шикарной невестой,
зажить во дворце среди слуг возле плит,
начальницей стать на завиднейшем месте,
родить, не испортив товарный свой вид,
затем – совершать сто капризов, покупок,
кормиться изысками между свобод,
не знать запрещений и тяжестей сумок,
волнений и долга, печалей, забот,
а после – развода и выезда мужа,
раздела имущества, съезда детей
и новых свиданий, есть новые души…
Такая вот сущность у женщин-бл*дей!
Ум короля, что поник, одряхлев,
в яркой короне предсмертно бытует,
будто бы трупные земли, посев
в круге дерев, где берёзы и туи.
Почва, дающая всем урожай,
мёртвых хранит, колосится травою,
души отправив в пожарище, рай,
что вверх просились с молитвами, воем.
Сушь седины, будто высохший сад,
в жёлтом кольце их листвы обветшалой -
сетки, сплетения белых оград
между намокших предзимних проталин.
Серость и тишь, опадания крон,
ветхость познания, вялость вниманья,
старость глухая, бессвязнейший тон,
хладность, молчание и увяданье.
Плеши травы иль сожжённая ширь,
как выпаденье ослабших волосьев.
Ветки, как сети из игл и дыр.
Клонятся и догнивают колосья.
Тлен и безумье монарха – беда,
гибель, угроза стране и народу.
Близятся ветры, скопления льда,
холод, снега и во всём непогода.
Сон и померкшие думы дельца
редко находятся в правящей власти.
Он перестанет быть дланью Творца.
Разум правителя скоро погаснет…
Окошко зашторено старой газетой,
давно пожелтевшей от солнца и лет,
от лун и полудней, закатов, рассветов,
принесших так много печалей и бед.
На ней отпечатки великих событий,
побед, достижений народов, вождя,
таблицы из тонн, кубометров добытых,
прогнозы прибытий ветров и дождя,
награды и списки, статьи и портреты,
пейзажи строительств, селений и нив
того живописного, щедрого лета,
когда я был счастлив и лёгок, красив!
Тогда причащались божественной кровью
учителя наций, сломивших нацизм;
мы алые флаги несли своевольно,
хваля волю старца и наш большевизм.
Бессменный герой и почтеннейший старец
вселял в нас надежды и силы, и мощь.
Господним перстом был железный тот палец,
что строил и гнал неприятеля прочь!
На жёлтой бумаге цитаты и слава
страны, что на картах и глобусе нет,
но есть в моём сердце больном, величавом,
какое хранит её маковый цвет!
Окно, как икона в облезшем окладе,
пред коей всё нищенство, старость, парша.
А я из постели промятой, прохладной
гляжу на неё, еле веки держа…
С годами из нас испаряются силы,
паруя на чёрной, бетонной плите,
ссыхаются жидкости, мысли и жилы,
продукт приближая к известной беде.
Уходят в былое событья, оценки.
Когда ж потребительский срок отслужил,
вся память, как накипь, вживляется в стенки,
а после посуду относят в утиль…
Вся жизнь исчезает с дымящею влагой
из чашки, кастрюли, ковша, казана,
и с этим промокшим, белеющим флагом
идём до обрыва и вечного сна.
Там общая свалка из старой посуды
и выцветших чанов, сосудов иных:
сгоревших, помятых, отбитых и скудных,
в износах, жирах и нагарах вины.
Но выполнен долг, назначение вещи,
хоть стала похожа на гильзу и хлам.
