– В их автомобиле лежал пистолет. И картонная коробка с гранатами.
– И наш несчастный друг все это видел?
– Да.
Хьюберту ван Хоофу не нравится самоуверенный, холодный сарказм, с которым Преподобный принял его рассказ. Отстраненность служителя Господня раздражает его.
– Он и еще кое о чем рассказывал.
– Когда?
– Когда лежал в постели. Перед смертью.
– И были свидетели?
– Его смерти? Жена, Мариетта. Держала его руку, он так вцепился в нее, что ободрал до крови.
– А свидетелей рассказа?..
– Не было.
– Ага.
Преподобный разлил остатки и принялся изучать этикетку на бутылке.
– Именно таким должно быть десертное вино. Как аперитив, я считаю, оно тяжеловато.
– Возможно, вы правы, – согласился ван Хооф.
И, чтобы поставить нового Фому Неверующего на место, добавил:
– Наш facteur, упокой, Господь, его душу, сказал мне, что Рене Катрайссе совершал похотливые действия по отношению к другому, чье имя неизвестно.
И подумал, что начинает перенимать у прелата манеру выражаться. Так всякий невольно начинает заикаться, говоря с заикой.
– Рене Катрайссе стоял на коленях, уткнувшись лицом в нижнюю часть живота другого.
– И ты собираешься опубликовать это в газете?
– Я предполагал назвать статью: «Возвращение блудного сына из африканского ада».
Его Преподобие вышел за дверь и вернулся, неся в одной руке бутылку Mont-Redon[41], а в другой – два бокала.
– Не должны ли мы покрыть эту историю плащом любви? – спросил ван Хооф тоном пастыря. – На самом деле я в ней завяз. Человек и себя-то не успевает познать за то короткое время, что нам отпущено, так что лучше оставить других в покое.
Его Преподобие отец Ламантайн остановил его резким движением руки:
– Стоп! – Он отхлебнул немного вина из бокала, просмаковал и только после этого спросил: – Да?
«Хочет ли Его Преподобие сказать этим, что мне надо продолжать свое грязное расследование, – подумал ван Хооф, – или ждет, когда я выскажу свое мнение о вине? Ладно, убьем двух мух одним ударом».
– Отличный год, великолепное послевкусие, – быстро сказал он, – но мне хотелось бы, Ваше Преподобие, исполнить последнюю волю умирающего, просившего меня обратить внимание на этические проблемы нашего сообщества, он говорил: «Ты ведь не хочешь, Хьюберт ван Хооф, чтобы это распространилось?» И мог ли я ему ответить: «Пусть все идет по-прежнему, а я постараюсь, в добрых фламандских традициях, замять скандал»?
– Знаешь что, мой дорогой? – Его Преподобие открыл окно пошире.
– Нет.
– Давай-ка подождем до утра.
Мы не знаем, явилось это решение результатом усталости, или некоторого замешательства, вызванного эпидемией внезапных смертей среди его прихожан (включая и смерть Жоржа), или скорбного состояния его собственного организма; выслушав в «Глухаре» отчет Хьюберта, мы не смогли в этом разобраться. Все было связано со всем, только мы пока не знали как.
Минеер Девос, только что вернувшийся из Брюсселя и заглянувший в «Глухарь», прежде чем воссоединиться с семьей, чтобы пропустить пару рюмочек, сказал:
– Мы должны оставить теории там и освободить дорогу сюда фактам.
– Сюда – в «Глухарь», минеер Девос?
– Сюда. – Минеер Девос шлепнул себя по пузу.
Иногда нам бывает трудно уследить за ходом мыслей минеера Девоса, дважды в неделю он отправляется по делам в Брюссель, но всегда покидает поезд на Северном вокзале, где располагаются все эти кафе под красными фонарями. Верно, именно там находится источник его теневых доходов. Сегодня он приступил уже к своей четвертой рюмочке.
