К десятому дню занятий свиток стал длинней раза в три. Я вгрызался глазами в строчки, и мне казалось, что кто-то вслед за мной проговаривает эти полубессмысленные сочетания букв, превращая их в звуки, которые отражаясь от стен, тянутся бесконечным эхом.
Я стал холодным, прозрачным и ломким как сосулька. По коже пробегали холодные искры, скатываясь на пол. Строчки текста, острые как бритвы резали глаза, и мне пришлось их прикрыть. Оказалось, я вижу сквозь веки. Да что там веки, я видел всей кожей. Видел вокруг себя. Одновременно, всю комнату. Спиной видел постель с нелепым балдахином, правым плечом – окно и балкон с колышущейся от ветра занавеской, левым – входную дверь, приоткрытую сквозняком. Сперва это отвлекало, потом стало привычным.
Я читал, беззвучно шевеля губами, и текст послушно менял свой цвет. Непрочитанные столбцы были изумрудно-зелеными, как свежая трава. По мере приближения фокуса чтения, они желтели, бронзовели, а после наливались кроваво-красным.
Перед тем как начать читать десятый свиток, я еще был человеком. Я знал это точно! Пусть последние десять дней превратили меня в полуовоща, трясущегося уродца, передвигающегося походкой паралитика, раздробили мою сущность, – она все еще оставалась привычной, людской. Но теперь к концу чтения, человеческая оболочка треснула под напором вложенных в нее новых смыслов, и стала рваться как папиросная бумага.
Содержимое неудержимо выскальзывало из нее, теряя форму. Или обретая новую? А на краю угасающего сознания болталась невесть откуда выскочившая фраза из учебника биологии: имаго стрекозы выходит из шкурки наяды.
* * *
– Что со мной?
Дверь в ванную была приоткрыта, шумела льющаяся из крана вода. Оказывается, я так и сидел за столом, а вовсе не валялся на полу, как можно было предположить исходя из последних, перед потерей сознания, ощущений. Шум воды прекратился, и в комнату заскочила Лиза с мокрой тряпкой в руках.
– Очухался? – лицо у нее был испуганное, – Ну, слава богу! Я мимо шла, у тебя дверь приоткрыта… заглядываю, а ты сидишь в дурацкой позе, неподвижно… будто заржавел, как этот… железный дровосек. Я тебя зову: Данила, Данила – ноль эмоций. Думала – помер. Подошла, а от тебя жаром прет, как от калорифера. Куда бежать – не знаю. У Лехи дверь закрыта и не отзывается. Вот, – она показала тряпку, с которой на пол капала вода, – хотела холодный компресс приложить…
– Маевская!.. – оборвал ее, до крайности раздраженный голос Беллы. Волшебница стояла в дверях, сверкая глазами. Фурия фурией.
– Как это понимать? Почему шляешься во время занятий по чужим комнатам?
– Но занятия… – испугано пролепетала Лиза, – они окончились. Сейчас, двадцать минут двенадцатого.
– Ты еще спорить со мной будешь? – тон Беллы не предвещал ничего хорошего. – Сказано: после выполнения задания сидеть в комнате и ждать преподавателя. Так? Ну, и какого черта ты вылезла в коридор? Сейчас же марш в свою комнату и ждать меня там!
– Но он… – Лиза тыкала пальцем в мою сторону, – он выглядел, как не живой… а у Лехи… у Пухова дверь заперта. Мне стало не по себе… никого нет…
– Вон! – рявкнула Белла, и Лиза вылетела из комнаты, забыв положить тряпку.
Магичка шагнула за ней и заперла дверь, бормоча:
– Навязали вас на мою голову… – она обернулась ко мне, – Пухов твой, отжег не по-детски… нет, я с вами точно с ума сойду!
– Что с ним? – спросил я внезапно охрипшим голосом.
