Торговые связи между Нидерландами и Англией всегда были сильны, а после елизаветинского Акта о единообразии еще упрочились, поскольку Антверпен стал единственным рынком, на котором королева могла брать деньги взаймы. Когда в 1566 году нидерландские кальвинисты начали открыто бунтовать, Бёрли и Уолсингем держали руку на пульсе. С растущими опасениями они наблюдали из-за моря за тем, как король Филипп принимает одно за другим судьбоносные решения. Спокойно и целенаправленно он развернул против еретиков-кальвинистов испанскую инквизицию, затем поставил лучшего из своих военачальников Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альбу, во главе только что набранной Фландрской армии, целью которой было объединить все семнадцать провинций в одну со столицей в Брюсселе[90].
Елизавету нидерландские бунтовщики едва ли могли считать своей союзницей, поскольку не раз она читала им нравоучения об их долге перед законной королевской властью и об опасности повстанческого республиканства. Однако Елизавета понимала: стоит Филиппу подчинить себе Нидерланды, и самой мощной и оснащенной в Европе испанской армии останется лишь пересечь небольшой пролив, чтобы достичь Лондона. Она встречалась с Филиппом в бытность его супругом ее сестры Марии Тюдор и никаких иллюзий на его счет не питала. Да, он спас Елизавету, когда королева Мария уличила ее в измене, но для него она всегда была лишь пешкой в большой дипломатической игре, в которой его беспокоили только интересы Испании[91]. Он грубо пренебрег интересами Англии, когда вынудил свою жену Марию Тюдор ввязаться в ненужную войну с Францией, в результате которой Англия потеряла Кале – свой мост в Европу и последнее владение на континенте. Незадолго до или сразу же после воцарения Елизаветы он носился с идеей женитьбы на ней, но затем, даже не дождавшись ответа, предпочел ей французскую принцессу Елизавету Валуа[92].
На протяжении неполных десяти лет Елизавета беспомощно наблюдала за тем, как отряды храбрых английских добровольцев погибали в Нидерландах, защищая своих братьев протестантов. И все же, когда в январе 1576 года послы нидерландских провинций Голландии и Зеландии прибыли в Хэмптон-корт с предложением к Елизавете стать их сувереном, она отказалась. В те годы ее усилия были направлены скорее на то, чтобы примирить мятежные Нидерланды с королем Филиппом, убедить его восстановить их старинные свободы и вывести оккупационные войска – ни больше ни меньше. Она не считала своим долгом помогать им только потому, что они тоже были протестантами[93].
Чуть позже, в ноябре, наступил переломный момент: испанские войска принесли огонь и расправу в Антверпен, крупный экономический и культурный центр. Так же как после Варфоломеевской ночи, когда в Париже тысячи протестантов были убиты и около шестисот домов разграблено, после вестей из Антверпена королева уже не могла бездействовать. Ища поддержки третьей стороны, она обратилась к Франциску, герцогу Анжуйскому. Брат короля Генриха III и наследник французского престола, герцог был умеренным католиком и потому приемлемой фигурой для Испании и Рима[94]. Этот план Елизавета решила осуществить в обход Бёрли и Уолсингема, которые – каждый по-своему, но оба достаточно настойчиво – упрашивали ее оказать Нидерландам немедленную финансовую и военную помощь[95].
В июне 1578 года Елизавета отправляет Уолсингема в Антверпен в качестве чрезвычайного посланника, чтобы подготовить почву для представления герцога Анжуйского защитником и спасителем Нидерландов. Уолсингем сделал все, что было в его силах, однако сам в удачный исход этой затеи не верил. Самовлюбленный и безответственный, герцог скорее заботился о собственной выгоде, чем о примирении враждующих сторон. Елизавете не раз приходилось ему напоминать, что его помощь заключается отнюдь не в военной аннексии Нидерландов
