– Минетт, мой котёночек! – Карл подошёл к ней, широко размахивая руками, с тёплой улыбкой в глазах. Он полностью проигнорировал правила этикета, предписывающего ему, как королю, представить её высочеству важных гостей.
В объятиях любимого брата Генриетта на мгновение почувствовала облегчение. Но уже в следующую секунду, перехватив нетерпеливый и полный недовольства взгляд матери, оказавшейся в шаге от них, принцесса зарделась румянцем и отстранилась от старшего брата.
– Гхм, – прочистив горло, Карл жестом указал сестре на почтительно ожидающего быть представленным принцессе герцога де Креки, но тут же перевёл взгляд на герцога де Руже и кивнул ему, приглашая приблизиться первым.
– Мы уже знакомы с герцогом, – сорвалось с язычка у Генриетты, и она с лукавой улыбкой посмотрела на брата, избегая встречаться взглядом с королевой-матерью и стоящими за её спиной вельможами.
– Несомненно! – ещё шире улыбнулся Карл. – Но дорогая моя, тебе представили герцога только в качестве нашего почётного гостя. Я же представляю его тебе как военного атташе в свите посланника нашего дорогого кузена Людовика! И, – чёрные глаза загорелись в лукавой улыбке, тогда как на лице его младшей сестры проступил яркий румянец девичьего смущения. – И как свата от имени его высочества Филиппа герцога Анжуйского, брата короля Людовика, дофина Франции.
Раскрыв рот, чтобы ответить соответствующим этому случаю приветствием, Генриетта так и не смогла вымолвить ни слова. Она во все глаза смотрела на молодого человека, который склонился перед ней в почтительном поклоне, и испытывала при этом самые противоречивые чувства: начиная от долгожданной радости, что её, наконец-то, принимают за настоящую принцессу и более не обращаются к ней, как к малышке Анриетт, и, заканчивая невероятным, как ей казалось, разочарованием.
С чего бы? Филипп, каким она помнила его, был недурен собой, правда, он был чуть ниже ростом, чем Людовик… Или ещё ниже? Генриетта вдруг поймала себя на том, что сравнивала образ Филиппа с тем, кто был послан свататься к ней от его имени. И в её девичьем восприятии этот недавний незнакомец, а теперь представитель сватавшегося к ней жениха, бесспорно, выигрывал по сравнению с ним во всех отношениях. Благородство сквозило в его осанке, в высоком росте, в серо-голубых глазах, в правильных чертах лица. Даже его молчание было так многозначительно, что лучшие из ораторов Парламента не сумели бы высказаться точнее.
– Я полагаю, что ты хорошо помнишь герцога? – спросил Карл, и его веселье сразу же разрядило атмосферу, которая успела накалиться, словно перед неминуемой грозой.
– Мы… Мы не были близко знакомы с герцогом, – прошептала Генриетта, глядя в лицо де Руже во все глаза, но Карл ловко вернул разговор к теме сватовства Филиппа, так что эту неловкость заметили только королева-мать и сам герцог де Руже.
– Пустяки, моя дорогая! – поспешила загладить маленькую оплошность Генриетта-Мария и, в свою очередь, с чувством обняла дочь. – Вы ведь так прекрасно ладили с Филиппом. Вспомните, как вы танцевали в паре с ним в королевском балете!
Упоминание о столь любимых Людовиком балетах было особенно странно услышать именно из уст её матери Генриетты-Марии, которая во всеуслышание не раз критиковала королеву Анну Австрийскую и королевского министра Мазарини за то, что те попустительствовали пагубным увлечениям её августейших племянников, особенно же младшего из них – Филиппа.
