– Тётенька, а чего вдруг насолила? – Настя пошла к ставенкам и распахнула их пошире.
– Ближницу свою она бы к приживалкам не пустила. За Зинкой пригляжу, человек новый, что у нее на уме неведомо, – Ульяна устало опустилась на лавку, прижалась головой к бревенчатой стенке.
Настасья оглянулась на тётку да вздохнула тихонько. С Ульяной жизнь непростая: суровенькая она, неласковая. Иной раз казалось боярышне, что та ее недолюбливает, а то и вовсе с трудом терпит возле себя. Бывало, примечала теплый Ульянин взгляд – тоскливый такой, жалеющий. Но тем все и кончалось: тётка близко к себе не подпускала, не голубила, но боярышню пестовала, следила и за одежкой, и за повадкой.
– Взвару пить не станем, еще нашепчут, – Ульяна хлопнула себя ладонями по коленям. – Ну чего ж так-то сидеть? Собирай исподнее, в баню пойдем. Зину с собой не пустим, еще сглазит чужих-то. Сначала я в парную, а ты постережешь. А ужо потом сама сбегаешь. Ну чего, чего встала столбом? Торопись!
Настя проворно прихватила плат из сундука, увязала в него чистое, потянулась к своей шубейке, но раздумала и подала одежки тётке. Потом накинула теплое и пошла за Ульяной по просторным сеням.
Подворье встретило неласково: косые взгляды девок, работных, что суетились по хозяйству и льдистый снежок. Настя сжалась, запахнула полы одежки и опустила голову пониже, только потом и спохватилась, что плат на волосы не накинула.
– Ой, мамоньки, откуль такие кудряхи-то? – Шептала одна деваха другой, стоя за углом хоромины. – Глянь, Палашка, не коса, а шкура баранья.
– Помолчи, – отшептывалась другая. – Зависть точит? Твои три волосины и ейный сноп. Вона как блестят, аж без солнца слепят.
У ворот увидала Настя знакомца своего, десятника Бориса, тот поклонился и едва приметно улыбнулся, а боярышня – в ответ. Из-за угла хоромины показался влюбчивый Лексей, просиял, глядя на Настю, дернул с головы шапку и прижал к груди, мол, рад тебе.
– Настасья, лясы точишь? – ворчала Ульяна. – Только приехала и позорить себя принялась? Ступай уж, бесстыжая, – тётка пнула боярышню в спину. – А вон и Зинка наша бежит, раскрылетилась.
– Куда ж вы? – запыхавшаяся девка глаза пучила. – Я взвару принесла, остынет.
– После, – махнула рукой Ульяна. – Веди мыться.
А та что, повела. Вслед за ними двинулась и Настя, старательно отводя взгляд от красивого Лексея, что так и стоял без шапки, так и высверкивал взором на боярышню.
Баня – душистая, жаркая – приняла хорошо: парок легкий, водичка прозрачная. Настя с Ульяной попарились, согрелись и уж потом, надев чистое, расчесав косы, быстро ушли в ложницу. Там поели сторожко то, что притащила Зинка, а по глубокой темени, после молитвы улеглись на широкие лавки под теплые шкуры.
Настасья все вертелась, уснуть не могла. Шутка ли, сколь всего повидала, сколь разговоров разговаривала. Как тут сну прийти, когда в голове от думок тесно? Да и тоска накатывала. Тяжко на новом-то месте, неприютно. Вспоминался домок прежний, маленькая ложница и образок в углу, котейка, что любил спать рядом с боярышней, мурчал и бок согревал.
Молодость свое взяла, а как иначе: уснула боярышня, да крепко, сладко. Так бы и проспала хмурое, муторное утро, если бы не окрик тётки:
– Вставай, засоня, – Ульяна крепенько ухватила плечо Насти и трясла почем зря. – Хозяин пожаловал.
– Ой… – боярышня подскочила, заметалась по светелке, не зная за что хвататься: то ли косы чесать, то ли одежки накидывать.
