Песнь Гилберта - страница 18

– А теперь самое интересное, птенчик, – промолвил Джеймс, и в его словах послышалась неприкрытая угроза, – пора выучить урок, что бывает с беглецами. Да ещё и с теми, кто клюёт кормящие его руки.

 Гилберт с ужасом поднял глаза и увидел, что Джеймс держит в руках кнут. Прежде чем си́рин успел моргнуть, на него обрушился оглушительный удар, а потом ещё и ещё. Верёвка у шеи тоже натянулась, и он едва мог дышать, проталкивая воздух комками в горло. Тело горело огнём, как будто с него и вовсе сняли кожу, а Джеймс всё не унимался, вымещая пережитые обиду и злость на беззащитной твари. Наигравшись всласть в палача, парень опустил кнут. Гилберт тихо стонал, безвольно свесив голову на грудь. Из ран сочилась кровь. Кое-где перья были вырваны кнутом. Послышались шаги по полу клетки. Джеймс приблизился к си́рину, схватив его за перья макушки так, чтобы их глаза встретились. Невольные слёзы, выступившие из глаз Гилберта, размывали озлобленное лицо парня. Тело начинала била дрожь.

– Слушай меня внимательно, птенец, – сквозь зубы процедил Джеймс. Его серые глаза упивались отчаянием голубых глаз Гилберта. – Я оставлю тебе ведро воды, чистую тунику и мазь обеззаразить раны. О, она немилосердно будет щипать! Но если ты не хочешь, чтобы рубцы загноились, то обязательно ей воспользуешься. Поверь мне, жжение мази гораздо приятнее мучительной смерти от заражения крови. Будь благодарен за мою доброту и заботу.

 С этими словами Джеймс покинул клетку, оставив обещанные вещи у двери. Послышался привычный насмешливый скрежет замка, стук упавших на пол наручников и шуршание удаляющейся верёвки. Палачи отпустили тиски, и Гилберт остался наедине со своей болью.

На следующий день цирк начал сворачиваться. Вновь предстояла долгая дорога, качка, тяжёлые ставни на решётках клетки, укрывавшие от порывов зимнего ветра, но не от сквозняков. Гилберт, дрожа всем телом, кутался в старый полушубок. Раны от мази хоть и щипали первое время, но всё же заживали быстро, превращаясь в багровые рубцы, похожие на мерзких червей, забравшихся под кожу.

 В последующие стоянки цирка си́рина уже больше не использовали в выступлениях. Лишённый полётов, он вновь стал немым экспонатом среди других зверей. Время шло, дни складывались в недели, а те – в месяцы. Зима отступила, передавая бразды правления весне, а та, сбрызнув деревья свежей листвой и бутонами, поспешила отдать власть лету. Воцарилась устойчивая тёплая погода. При переездах решётку клетки больше не закрывали деревянными ставнями. Воздух наполнился щебетанием птиц и ароматом цветов. Гилберт часами смотрел на проплывающие пейзажи лесов, долин, рек и озёр, ни о чём не думая. Жизнь на острове казалась ему зыбким миражом, а будущее – бессмысленным и обречённым на вечное заточение в плену. В сердце си́рина не осталось даже сожаления о том, что он хотел сделать в своей жизни… Познать наслаждение от соития с сиренами… Воспитание птенцов… Обучение их Песни… Как же давно он не практиковался. Сможет ли он, как и раньше, держать Песнь сильной и непрерывной? Впрочем, какое это имеет значение, если клюв тебе дают раскрыть только для поглощения еды? Уже целый год как Гилберт ни с кем не говорил. Одиночество разрасталось на его сердце коростой, пожирая надежды на общение. С тех пор как Гилберт пробил клювом Джеймсу руку, а тот в отместку исхлестал его кнутом, между ними пролегла пропасть. Не то чтобы они общались до этого, но всё же в глазах этого человека проскальзывало сочувствие. А теперь Джеймс перестал видеть в си́рине пленённое разумное существо. Надев доспехи жестокости и отчуждённости, парень относился к Гилберту как всего лишь одной из многих тварей своего бестиария, не заслуживающей ничего лучше, как только служить заработком для цирка.