Песнь Гилберта - страница 27

 Иногда Фергус уходил на охоту, и его часами не было дома. В такие дни си́рин, закончив все домашние хлопоты, подолгу смотрел в заледенелое окно на мирный снежный пейзаж. Когда становилось совсем темно, он видел в стекле своё отражение. На лице и шее зарубцевались шрамы от побоев, а на дне глаз плескалась невыносимая тоска. Могучие сильные крылья больше не украшали его силуэт. Всматриваясь в этого измученного страданиями незнакомца, си́рин часто задавался вопросом: «Может быть, действительно нет в живых никакого Гилберта? Он умер под деревом от холода. Остался только Пирит». А потом он выметал подобные мысли, словно сор из избы. Он здесь. Искалеченный, но живой, сильный и крепкий как никогда. У него ещё был шанс вернуться домой. Правда, что тогда? Выжили ли другие си́рины? Вдруг на остров тоже совершили нападение, и он окажется там в одиночестве до конца своих дней? А если кто-то до сих пор там, примут ли они его назад, изувеченного, без крыльев? Он больше не сможет покорять небеса, не воспарит со своими сородичами, не испытает вновь восторг полёта. А потом возвращался Фергус и нарушал размышления си́рина густым басом: «Есть давай да чай поставь, озяб я, Пирит, согреться бы».

 Человек никогда не разделывал добытые туши при Гилберте в доме. Поэтому впервые си́рин столкнулся с этим, когда Фергус взял его на охоту. Человек научил его изготавливать лук и стрелы, метать ножи, отслеживать добычу и бесшумно подкрадываться к ней. Гилберта воротило от вида разделывания животных. Его чуть не вырвало, когда он узнал, что всё это идёт в пищу. По началу си́рин сопротивлялся происходящему. Он остро чувствовал в отчаянных криках зверей весь их предсмертный ужас и боль. Гилберт по-прежнему, как и с другими существами в бестиарии цирка, не понимал язык других видов, но тонко чувствовал их эмоции. И от этого ему было не по себе. Фергус сердился и надавал тумаков за его сентиментальность.

– Зимой не до жалости к бедным зверюшкам. В снегах другой еды нет. Либо выживут они, либо ты, – наставлял охотник.

 Вспомнив свои голодные дни осенью, си́рин охотно ему верил. Лес действительно не ломился от изобилия фруктов и ягод даже в летние месяцы. Что уж говорить о непреклонности суровой зимы? Запасы же овощей и муки оказались настолько скудны, что они скорее разбавляли мясо, нежели могли служить самостоятельным блюдом. На двоих еды явно не хватило бы.

 Мало-помалу Гилберт привык и к охоте. Звериные инстинкты позволяли ему передвигаться по лесу совершенно бесшумно. Он мог близко и незаметно подкрадываться к жертве, а скорость реакции и координация движений помогали наносить точный смертельный удар. Фергус гордился своим учеником, хотя и старался этого не показывать. В конце концов, Гилберт стал чувствовать, что и сам представляет опасность для других существ, может постоять за себя, а не быть слабым запуганным птенцом, просящим пощады. Яростно защищать свою жизнь, давать отпор любому. Уходил и страх перед Фергусом, уступая чувству вины. Грубая молчаливая дружба с этим человеком крепла, и си́рину всё тяжелее стало притворяться Пиритом. Хотелось больше узнать о Фергусе. Зачем он поселился один в лесу вдали от своих сородичей? Из-за чего он был таким угрюмым и молчаливым? Кто такой Пирит и почему он ему так дорог? Гилберт хотел поделиться и своей историей, спросить всё, что было непонятно в мире людей. Почему люди так его боялись? Кто такие Маги? В какой стороне находится море? До встречи с Фергусом у него не предоставилось возможности получить ответы на свои вопросы. Сейчас его клюв не связан намордником или верёвкой. Но говорить на все эти темы си́рин всё же не осмеливался. Вдруг ненароком он выдаст себя, развеет свою спасительную ложь?