Песнь Гилберта - страница 9

– Фух, тяжёлый зверь. Никогда больше не буду таскать его, – пожаловался один из носильщиков, поставив клетку на возвышение. – Пусть Гриммер делает для него отдельную клетку на колёсах, как и для всех остальных тварей. Придумал тоже таскать на наших плечах такой груз!

– Да торопились просто все. Мы и так задержались в порту, да и не планировал он обзавестись ещё одной тварью в самом сердце цивилизации. Сейчас начнутся выступления, заработаем деньжат, и он всё решит, – ответил ему другой мужчина.

 После этих слов все удалились. В шатре стояли другие клетки, но на высоких колёсах. Из их недр на него уставились множество глаз. Си́рин ещё не до конца привык к полумраку после яркого дневного света и не мог различить существ, взирающих на него. Отовсюду послышались цоканье, рычание, шипение, скрежет, но Гилберт не мог разобрать ни слова. Он чувствовал интонации, эмоции удивления и интереса, но не понимал сути. Как будто существа разговаривали с ним на иностранном языке, очень близком, но всё же совершенно неизвестном. Смысл ускользал от него, но си́рин чувствовал, что это не были бессмысленные звуки. Каждый пытался донести свои мысли до Гилберта. Си́рин попытался что-то сказать в ответ, но по-прежнему связанный клюв позволял только невнятно мычать. Воцарилась тишина. В атмосфере шатра повисло отчаяние. Даже не понимая смысл звуков, издаваемых существами, Гилберт отчётливо понял это чувство, объединявшее их всех. По-видимому, они тоже были пленниками, вырванными из лона своего любящего племени, чтобы сгноить свои жизни в тесных клетках.

 Обычно Гилберт отмерял время по движению солнца или звёзд. Здесь же, в полумраке шатра, жизнь остановилась. Замерла осколком неподвижного немого льда в вечности ожидания. Воспоминания о прожитых днях, детских играх, историях об острове сирен, которые они рассказывали друг другу подростками, калейдоскопом мелькали перед глазами. А потом на смену им приходили грохот выстрелов, кровь сирен, заточение в корабельном трюме, лихорадка, и вот он снова чувствовал, как его душат в клетке. Мрачные картины поглощали разум сирина, отзываясь в сердце болью, отчаянием и ненавистью. Потом он отмахивался от этой части своей жизни. Думал о побеге, но не мог найти ни одной лазейки для успеха. Гилберт метался в тупике безысходности. И в итоге, дабы избавиться от тяжёлого давления невыносимой тоски, он вновь возвращался к счастливым воспоминаниям об острове. Так, круг за кругом, Гилберт проживал своё прошлое и настоящее в поисках шанса на будущее.

 Снаружи шатра послышались голоса. По-видимому, людей становилось всё больше и больше. Среди грубых мужских слышались и тонкие женские, и даже писклявые голоса детей. Разговоры становились всё громче, приближаясь, а потом вновь угасая. Слух Гилберта выхватывал предложения и фразы, но они по большей части состояли из незнакомых слов. И толку в этом ровно никакого. Странное это чувство: отчётливо слышать речь, но при этом совершенно не понимать её смысл. Вскоре голоса стихли, где-то зазвучала музыка, а в перерывах между композициями слышались восторженные ахи и охи. Всё это продолжалось довольно долго, а потом гул голосов стал всё громче и громче, пока не достиг своего пика. Ткань, служившая входом в шатёр, распахнулась, и на пороге появился Джеймс в парадном голубом костюме. За ним следовала толпа людей: мужчины в праздничных костюмах, женщины в нарядных платьях и маленькие дети с открытыми ртами, взирающими вокруг. Джеймс высоко поднял фонарь и громко, чётко поставленным голосом возвестил: