Или весной – дочку пахаря в сарае какой-то ирод зажал. Так она в слезах к старице прибежала, та ей травки какой-то пожевать дала, и всё! Уже к осени девку замуж выдали за красавца-менестреля, а через зиму она родила ему таких же красивых близнецов. Законных сыновей.
Чем больше Рогнеда вспоминала, тем глупее себе казалась. Где это видано, делить мир только на чёрное и белое? Как теперь явиться к старице, как уговорить взять обратно в ученицы?
Впервые Рогнеда искренне жалела, что не может говорить, ведь выскажи она травяной бабушке всё, что надумала за эту ночь – та бы сразу её простила.
Наутро девица быстро натянула платье, подвязала длиннющие белые пряди лентой и, не дожидаясь тренировки с отцом, побежала к старице.
Долго она колотила в дверь, заглядывала в тёмные слюдистые стёкла, но из дома не доносилось ни звука.
Перепугавшись, Рогнеда сбегала за отцом, и тот, схватив инструменты, отправился к избе старицы.
Локка быстро снял дверь с петель, но не успел зайти в избу – мимо него вихрем пронеслась Рогнеда.
Забежав в дом, северянка остановилась в центре комнаты, и расширившимися от ужаса глазами уставилась на свою наставницу.
Старица лежала на скамье, по горло укутанная в шкуры. Её восковое лицо утратило вечно ехидное выражение. Уголки морщинистых губ опустились, дряблые щёки обтянули острые скулы.
Рогнеда, сбрасывая оцепенение, бросилась к запасам трав, что-то жестами на ходу объясняя отцу.
– Нет, не болеет она, – тихо отвечал Локка. – Оставь. Слышишь? Отставь. Старице нашей теперь навсегда хорошо.
Рогнеда вновь замерла посреди избы, с корнем радиолы в одной руке и листьями ежевики в другой.
Локка укрыл старицу простынёй и попытался увести дочь из дома, но Рогнеда заупрямилась, резко чертя в воздухе:
«Веди, кого должно. Я с ней посижу».
Кузнец взглянул в полные слез, серьёзные глаза дочери и молча вышел из избы.
Рогнеда опустилась на колени у ложа старицы и беззвучно заплакала. Она гладила ледяную руку травяной бабушки, пыталась запомнить аромат, исходящий от её платья. Сколько бы времени Рогнеда ни проводила со старицей и травами, от её собственной одежды всё равно пахло металлом и хвоей. Никакой теплоты, как та, что всегда исходила от бабушки.
Наконец, Рогнеда утёрла слезы и осмотрела, как будто опустевшую избу. Вот стол, на котором не бывало муки – лишь коренья и ягоды. Вот, засушенные пучки трав, всех, какие только можно сыскать в здешних лесах. А тут сундучок, на замок закрытый. В этом сундуке у старицы самые опасные склянки хранились.
Посмотрев на сундучок, Рогнеда удивлённо моргнула. Ключ от замка старица всегда на шее носила, даже на подвески к Самайну никогда не отдавала. Так что же он делает в замочной скважине?
«Она тебя ждала. Знала, что всё поймешь и вернёшься», – Рогнеде показалось, что эти слова прошептало дерево остролиста, погладив ветвями окно.
За дверью послышались шаги.
Рогнеда вскочила с колен, выдернула ключ из замка, и сжала его в руке так крепко, что побелели костяшки.
В избу вошли староста с женой и Локка.
Со скорбным лицом староста поклонился уже почившей травнице, и повернулся к Рогнеде:
– Будешь присматривать за избой. И дело её продолжать. Поняла?
Северянка кивнула, стараясь не разреветься с новой силой.
Вся деревня погрузилась в мрачную тишину, когда сжигали тело старицы. Она, как и северяне, осталась для них чужачкой, но эта чужачка спасла слишком много жизней, отдала всю себя другим и даже ушла тихо, чтоб никому хлопот не доставить.
