ленивое марево мая
и море ручное у ног?
Но быстро летели недели, свой счёт уступая годам…
За веер той белой метели всё в этой жизни отдам.
За эти туманные дали, за эту безбрежную гладь,
за то, что никто не подарит,
и что никому не отнять.
* * *
Вот я встану сейчас и скажу,
что я тоже с трамвая схожу.
Нет, с ума я еще не схожу,
нам, наверно, давно по пути,
не спешите так просто уйти.
Постарайтесь хоть что-то понять.
Посидим. Еще, кажется, пять.
Помолчим. А над городом – дым.
Я, как он. Я таким же седым
растворюсь в частоколе оград.
Что-то спросите.
«Да, – невпопад
я отвечу. – О чем это вы?
В этом мире так много травы.
И любви. Поглядите, она
даже в воздухе растворена.
Дайте руку, уйдем поскорей
от домов, от машин, от людей,
и в лесов голубой окоём
грусть свою навсегда окунём,
все забудем…».
Но лязгнет вагон,
вы сойдете, лишь ветер вдогон.
Только дым. И несусь я опять
одинокие ночи считать.
В эту комнату с пылью в углу,
в эту сизую плотную мглу,
где броском в амбразуру окна
вдруг влетает гранатой луна.
* * *
Дождь августовский, слезою прощальною вымой
окна и крыши, чтоб вновь я услышал, как прежде,
шорох листвы, словно шорох одежды любимой,
чтобы еще оставалось местечко надежде.
Чтобы душевная смута и черная зависть,
грусть и разлад унеслись с прошлогоднюю прелью,
чтобы я чувствовал снова, что я растворяюсь
в женщине этой, как зимнее время в апреле.
Музыкой слова, гармонией струнного лада
душу овеет, как ветром, что пахнет сосною.
Дай испытать эту солнечность вешнего взгляда —
ту бесконечность, что будет навеки со мною!
Чтобы прозрачные эти, прохладные зори
вновь подарили, как радугу после ненастья,
радость и боль, и тревогу, и нежность во взоре…
Все это вместе и есть ощущения счастья.
* * *
Уже леса ветрам покорны, про стать и красоту забыв,
они обнажены по корни и беззашитны, как рабы.
Не слышно славок и удода – волной сомкнулась тишина.
Как будто в эти дни природа в глубокий сон погружена.
Она как будто приморилась, как устаем порою мы.
Как будто тихо примирилась
с неотвратимостью зимы.
* * *
Ещё в календарь все мы веруем слепо,
арбузы от зноя трещат на бахчах,
но, как ни крути, а кончается лето —
последний левкой безнадежно зачах.
Куда тут деваться? В багрянец оделась
осина, и ветер другое поёт…
Когда наступает высокая зрелость,
душа принимает не сразу её.
Ты мне нужна не для меня
* * *
Ревут аэродромные поля.
Торопимся. Куда-то улетаем
вслед птичьим стаям. Как они, растаем,
над белой беспредельностью паря.
Нам мало этих городов в дыму —
найти бы угол там, где смертный не был.
Не так ли роща тянет руки к небу,
сама не понимая, почему?
* * *
Не надо грустить и сердиться не надо:
всё это покажется глупым и лишним,
когда наступает пора листопада,
стартуя бесшумно, как опытный лыжник.
И ночь-кобылица по травам белёсым,
по стынущим росам промчит, вороная.
И вздрогнет, как будто очнувшись, береза,
янтарные слезы на землю роняя.
Все ветви её обозначились резче
и тянутся к небу, как чуткие руки.
Так женщина плачет от радости встречи,
не зная, что это – начало разлуки.
Но так ли уж важно, что кончилось лето,
и листья несутся у водораздела.
Лишь только бы радость мгновенная эта
хотя бы однажды душой овладела.
* * *
Ты небу близкая родня.
Оно совсем неподалёку.
И ты нужна не для меня —
я научу тебя полёту.
Я словно сказочный Левша.
Я для того живу на свете,
чтоб обрела разбег душа
и крылья трепетные эти.
Забудь про все свои все дела,
теперь твоё предназначенье —
