Песня о братьях - страница 11

Товарищ, ляжем вместе в стену,

кусочки сахара – всё лучше кирпичей,

мы столь же речью угловаты и красны,

готовы растворяться в Иордане,

нести сквозь время взвесью мутноватой

туманную идею стройки и стены.

Есть сборщик сладости, его призвать бы —

несданной податью так слово тяготит,

что трудно встать, отринув белую пустыню

былого пения: подводный город —

для всех желающих сберечь дыханье

и сердце удержать от входа в эту речь.

Из яблок сердцевину вырезая,

всыпая пыль сладчайшую в плоды

– разъятые, немые, полные смиренья —

в пустоты, не успевшие стемнеть

внедряя пыль, как голос истолчённый,

распавшийся на блёсткие кристаллы —

росяный человек зовёт пчелу.

В плодовых трещинах нет сходства

со стрćлками, что указуют миг

счастливый, но едва определимый

по отсветам сердечным, расширявшим вдаль

и берег, и волну, взрыхляемую ветром.

На плеске вёсельном взрастает город,

политый пóтом световых гребцов —

в какой момент успели стать лучами

телá, наполненные жаждой победить:

определить дано по циферблатам

объёмным, дозревающим на ветках.

«Мы время раскусили» – этой фразе

язык покорен, чувствуя, как соль

отсеивается от морского ветра,

как соль, кристальной белизной въедаясь,

усиливая ясность звёзд вечерних,

готовит чувства к пресным дням,

что тянутся, подобно рву, вокруг

великих стен прочнейших, звуковых.

О перерыве в магазине механизмов —

обеденная речь, построенная на

жевке: пропитываньем слюнным

так занят был язык, что хлебный мякиш

пробрался незамеченным под сердце,

обосновался, всё теплом обставил.

За окнами по времени побьёт

крылами голубь: в клюве неподъёмна

еда иль трудно продираться взлётом

сквозь память улицы о прочих птицах,

хлопками проторивших вертикаль —

зачёркнутое облако не скажет,

ржавея на табличке «Не курить».

Что лучше, чем полёт, влекомый

прозрачным воздухом – да много

чего: сверкнёт прилавок лаком,

а в порах древесины веществом особым

– от плесени, от всякой гнили —

молчит незримая пропитка.

Так сколько крыльев нужно —

прошедшее поднять?

Душа скрипела веским сном пружин,

словами буксовали шестерёнки:

у всех глотавших плотское смятенье —

животным жиром смазано нутро

(горючим жиром) – ангел чиркнет

в потёмках спичкой, и ещё одно взовьётся

крыло, чтоб выжечь ересь всех

известных истин.

Постиранные плюшевые звери

шуршат капелью, побеждая всё —

и холод пыльного чулана, и морозный

характер всякого забвения: вдохнём

немного памяти – разгадывать взялись

узор заиндевелый на сердцах своих.

Вот, скажем, лев – прихвачен высоты прищепкой:

что взгляд его? Невозмутимость Одиссея,

вобравшего космический закрут

отжима, певшего стиральную машину.

Внутри вращается всё тот же гул: когда-то

позвал в дорогу, ставшую спиралью

для восхождения сквозь время.

Вода иссякла, отступила вязь.

Кто медленнее прочих сохнет —

не динозавр, не кошка, не собака,

а промежуток между зверем и пейзажем,

зазор, залитый светом эволюций,

зияние, зовущее к скачкообразным

мыслительным процессам: разве трудно

отдать земле всю воду? Не труднее,

чем пению тянуться от ствола к стволу

верёвкой – нет же, бельевой струной.

Волна прихлынет, слово зазвучит.

Песня о братьях

поэма

«Прячет от солнца свои жёсткие кудри Геловроний…»

Прячет от солнца свои жёсткие кудри Геловроний,

надев лодочку из газеты на океан безмятежных мыслей

Радует отца трудолюбием, смолит доски, вялит рыбу

Правда, вёсла пересушил – скукожились,

стали соломинками, что изобличают голос

Назад Вперед

Песня о братьях - страница 11

Похожие книги