Песня о братьях - страница 9

способность породить слепящий блик,

скольжение щепы, опередившей время…

Забыть нельзя сквозящий илом сумрак.

Открыта форточка великой глубины,

чихают рыбы, становясь прыжком надводным,

чтоб воздух им носы утёр.

Возводится чьё тело – сном гамачным

в дневную негу, в статус эмбриона,

тот счастлив положением верховным,

молчальным маревом продляет грёзу

всё дальше за ограду лёгкого участка,

утратившего гильзы, камни, крики,

следы горчащие и травы,

влекущие на дно попятных чувств.

Ребёнок на плече отцовском видит:

песочница бортами разрослась —

там столько вырыто ходов, что хочет слово

хотя б один заимствовать, пласты соединить,

усыпанные смехом и золой.

Огня не знает полковой привал,

и пища холодна, полезна.

Солдат на дерево влезает,

ветвяный треск роняя прямо в грунт:

взрыхлённости неважно, кем она

порождена – снарядом или плугом.

Всё лучше, чем студёный кофе

из родника подземного испить,

историю признавав невнятной гущей.

Где сталь есть сталь – одно занятье:

язык с плодов снимает пробу.

В пещерный сумрак затекает сок —

соседствовать со словом, привыкать к молчанью

и память высоты под сводами таить.

Своё дыханье ищут губы, не иначе,

ощупывая яблоко: касание живёт

мгновение-другое – разве это

свободу означает, взявшую ветвями

полдневный воздух – посмотреть на всё,

пейзаж прозрачностью окинуть?

Печаль слежалась, и гадает небо,

по целине водя людское восприятье.

Жар времени внушает переплавку,

вбегая в двери голода к нутру,

привыкшему к военной силе, и всеядно

умение всходить зерном: ветвяный треск,

твоя причина – нерожденный гром,

полива ждёшь, но медлит ливень,

заталкивая гарь поглубже в небеса.

Вослед баркасу, алчущему шелест

покраски в цвет рассвета,

выходит из волны незримый друг —

спокоен, словно сотворён людским веслом.

Что сердце? Череда увеличений,

где каждое, стихая, призывает

ритмичную способность сбросить морок,

опомниться, увидеть всё как есть.

Алмазной пылью, что набилась между

слогов, легко прозрачность процарапать:

царапина сквозная горизонтом

вживётся в линзу укрупнения событий,

и вот уже озёрный плеск – всего лишь звук,

не существо, пришедшее проверить

людское восприятие на прочность.

Песок, несомый ветром, счистит

с богов всю бронзу, обнажая золотой

исток реки застывшей (звали форма) —

елозит бризовый наждак

по тропам парка, по ветвям аллейным,

не глядя на проделанную словом

работу, для какой названья нет.

Приливом выброшена маска

аквалангиста – и прильнула к почве

стеклом, привыкшим быть защитой

для зрения под натиском морской

дотошной соли – станешь въедлив,

когда в бескрайности волнами растворён

(слова блюдут свои границы).

Всем наблюдавшим стало душно.

Перебирать песок, перечислять причины:

– по водам вдох пошел пройтись;

– от маски отшатнулся воздух,

(горчит дыхательная трубка, не иначе);

– резина пористо взяла остаток кислорода…

И прочее, что в словаре метафор

светлело на полях, неотличимо от

бумаги бессловесной.

В глубины земляные вечно

ныряло небо, лишь надев защитный

костюм, что назывался человек:

у здешних облаков теперь есть маска —

вглядеться в залежи, и затаив дыханье,

его к свободе общей приравнять:

в подземности премного затонувших

сокровищ, тыщи городов и стран,

что не доплыли, а свои вручили флаги

(полотнища дозвукового ритма)

биению сердец.

Фарфор фамильный, костяной, тончайший —

для ангельского рта, воспевшего людей,

семейный герб сплетает очертанья

материка, когда обласканная вязь

в прочтение укутана, молчанием пригрета:

Назад Вперед

Песня о братьях - страница 9

Похожие книги