АДРИЯН. Вот нелёгкая!.. Аксинья! Кого там ещё принесло? Открой!
(Себе.) Неужель, наконец, от Трюхиной? И то верно! Давно пора бы…
Входит Шульц. Говорит с лёгким немецким акцентом.
ШУЛЬЦ. Извините, любезный сосед, что я вам помешал… Я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя моё Готлиб Шульц. Живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек.
АДРИЯН. Прошу, проходите. Будем знакомы. Я Адриян Прохоров. Гробовых дел мастер.
ШУЛЬЦ. Очень приятно, дорогой Адриян. Очень приятно. Завтра я праздную мою серебряную свадьбу, и прошу вас отобедать у меня по-приятельски.
АДРИЯН. Благодарствую, ваша милость. Приду всенепременно. А покуда, вот, присаживайтесь, чайку откушать.
ШУЛЬЦ. О, нет, прошу вас, Адриян, не извольте беспокоиться. Мне теперь недосуг – много забот по приготовлению праздника.
АДРИЯН. Да. Это я понимаю. Верно, нынче такие дела недёшевы? (Смотрит на шкатулку.)
ШУЛЬЦ. Э-хе-хе… недёшевы, что и говорить, любезный.
АДРИЯН. Да… А каково торгует ваша милость?
ШУЛЬЦ. И так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть, конечно, мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдётся, а мёртвый без гроба не живёт.
АДРИЯН. Сущая правда! Однако ж, если живому не на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а вот нищий мертвец и даром берёт себе гроб.
ШУЛЬЦ. О! Даром? Я того не знал… у вас очень непростое ремесло, любезный сосед… Да… Непростое… Нынче стало так много нищих…
АДРИЯН. Э-э. Не то слово! Каждый так и норовит… Ну вы, я вижу, человек понимающий. Чего вам объяснять.
ШУЛЬЦ. Да… Я понимаю… Я… я-я… Так вы уж приходите, не забудьте.
АДРИЯН. Всенепременно, дорогой Шульц.
ШУЛЬЦ. В таком случае, до завтра, дорогой Адриян.
Адриян провожает Шульца до двери.
АДРИЯН. До завтра, дорогой Шульц. Премного благодарен вашей милости.
Шульц уходит.
АДРИЯН. Вот те и «я-я»… Но это, верно, полезное знакомство. Дарья! Акулина! Что вы там копаетесь? Быстро идите сюда!
Являются дочери Адрияна Дарья и Акулина. С ними и Аксинья.
Дочки словно художницы в фартуках, измазаны красками.
АДРИЯН. Ну что, живописецы, готово?
АКУЛИНА. Там, батюшка, на табличке места маловато. Может, мы не будем про старые гробы-то писать?
ДАРЬЯ. Табличка такая красивая вышла. Куда ж ещё больше?
АДРИЯН. Ой, ой… развели тут художества… Это всё ваш глупый Амурчик место занял. Распустили мне нюни вместо объявления. Коли доска мала, берите, вон, хоть это (Стучит по крышке гроба). Всё одно брак – по размеру не подошёл.
АКСИНЬЯ. Господь с тобой! Неужто целый гроб у ворот повесишь? Ополоумел совсем?
АДРИЯН. О! Аксинья! Да ты молодец! Дура-дурой, а как славно придумала! Целый гроб! Ей-богу, славно! Для такого дела не жалко! На нём всё и напишем. А что? Такого ещё ни у кого не бывало, верно? Сразу заметят! А? Чего молчите?
ДАРЬЯ. Я, вот, думаю, поместится и на табличке. Акулина, скажи. Чего нам заново-то писать? Там уж всё почти готово.
АКУЛИНА. А я-то что? Я как раз и говорю, что поместится, только места, говорю, маловато, а так поместится, конечно! Чего там!
АДРИЯН. Не-е… Мне теперь на гро́бе больше нравится… Вот, ежели, скажем, кто читать не умеет – что ему ваша табличка? Плюнет, да мимо пройдёт.
АКСИНЬЯ. А так все прям и побегут к тебе, коли гроб повесишь! Совсем батюшка сбрендил на старости лет.
АДРИЯН. Побегут – не побегут, а заприметят сразу. И, как времечко придёт, так наш гроб и вспомнится. Ко мне пойдут, а не к кому другому… Да и что тебе объяснять – ты баба тёмная, а тут наука сурьёзная… Всё, дочки, бросайте это дело. Пустое. После гроб распишем.
