Через некоторое время появилась Эля. Её рыжие волосы, как бы слегка потревоженные ночным сном, теряли свою чёткость, и, словно бы не желая этого, мягко обвивали её плечи. Её движения были лёгкими и бесшумными. В её бесформенной одежде, надетой, казалось, без особой мысли, не было ни лишних претензий, ни случайной небрежности. Но лишь массивная плетёная сумка и балетки, едва заметные в своей безупречности, предательски выдали её принадлежность к миру, где всё, где даже небрежность подчинена строгому, идеально сбалансированному порядку.
Её глаза, зелёные, как лес, отражённый в серых водах озера, хранили в себе некую мягкость, почти обманчивую. Уголки их, слегка опущенные, навевали ощущение кроткости и тихой жертвенности, но взгляд, как бы вдоль, мог бы заметить в них что-то более сложное, глубокое. Тонкие губы с едва заметным изгибом – без боли, без радости, – всегда знали, что говорили, и зачем.
Эля села напротив, и между ними возникла пауза. Они пили чай. Всё вокруг замедлилось – звук падающих чаинок, ритм дыхания. Ни один лишний звук не нарушал этого странного равновесия.
Вдруг до них донёсся детский смех с площадки. Он прозвучал неожиданно резко, словно другой, более энергичный мир вторгся в их замедленную реальность. Каждый удар ракетки о мяч звучал так отчётливо, что казалось – звук наполняет пространство, становясь почти материальным. Собака у ног Анны напряглась, повела ушами, словно уловила это изменение.
Анна, словно стряхивая с себя оцепенение, нарушила тишину:
– Сначала Бали, потом Тибет… какие-то шаманы… очищение, ритуалы… Они работают, пока в них веришь.
Она помолчала, потом добавила:
– А потом появились детские дома, приюты… Жертвуешь, отдаёшь.. Он говорил, что так нужно.
Эля внимательно смотрела на неё.
– Где всё это происходило? – спросила она тёплым голосом, в котором слышался намёк на понимание.
Анна чуть улыбнулась:
– В каком-то хостеле. Он говорил, что там исчезает всё ненужное. Я тогда ещё не понимала…
Эля усмехнулась:
– Как перформанс. Он – режиссёр?
Анна с удивлением:
– Нет. Наблюдатель. Он стал покупать всякие вещи… в даркнете. Не знаю, что искал. Сначала фальшивые права, потом – что-то более странное… доступ к камерам. Он заказывал информацию о людях, которых никогда не встречал, следил за их жизнью…
Эля моргнула и нахмурила лоб.
– Камеры? Даркнет? Это уже не просто эксперименты…
Анна отвела взгляд.
– Я пыталась остановить его, но он говорил, что он смотрит в зеркало… В другую реальность.
Снова послышались детские голоса, дети мчались на самокатах.
– Дети… Они живут в своём ритме, – задумчиво сказала Эля. Анна улыбнулась, но её улыбка была из другого времени.
– Лёва… Когда-то он был той самой точкой, что удерживала его.
Эля внимательно посмотрела на неё, словно пытаясь разгадать смысл этих слов.
– Может, он боится что-то упустить, а это способ убежать от реальности?
Анна молчала. Как будто не могла понять сама. Эля продолжала, постукивая пальцами по чашке:
– Может, депрессия? Или у него есть что-то, что он скрывает?
Анна молчала, ее взгляд потух.
– Он что-то накапливает. Ради чего – не знаю. У него нет работы. Никакой оплачиваемой работы нет точно. Но он снял квартиру и почти не возвращается.
Эля, немного смущённая, всё же решилась на прямой вопрос:
– Любовница?
Анна не сразу ответила. Её лицо стало закрытым.
– Нет. Он другой в такие моменты… Какая-то гумилевщина.
