Из предсмертных сочинений князя наиболее интересны для нас два варианта его обращения к царю, ныне пребывающего «не в совершенных еще летах». Князь выражал надежду, что в будущем царь прославит себя подвигами, достойными памяти деда. Путь к этому лежит «как чрез учение, так и чрез помощь верных советников».[50]
Меншикову было хорошо известно пристрастие отрока к праздности. Отсюда просьба: «Извольте как в учении, так и в забавах и везде себя кротко и тихо содержать и сие все умеренно содержать».
Кого же прочил князь в наставники царя, без совета которых он не должен что-либо предпринимать? На первое место поставлен «барон Остерман», выполнявший обязанности главного наставника, а уже после него – безымянные «господа министры».
В последнем пункте обращения князь просил царя в память о своих прежних заслугах «содержать в вашей милости оставшую по мне мою супругу». Но главная просьба касалась дочери Марии: «…милостивым быть к вашей обрученной невесте, дочери моей, и по учиненному пред Богом обещанию в подобное время вступить с нею в законное супружество».
Но надо ли было быть провидцем, чтобы угадать судьбу помолвки после смерти князя?! «Когда Меншиков умрет, – прозорливо писал Лефорт, – помолвка утратит силу, и дочь перестанет быть невестой».[51] Поведение императора во время болезни Меншикова давало основания для подобного умозаключения.
В первые дни болезни Александра Даниловича Петр вместе с сестрой Натальей более или менее часто навещал больного. Однако в дальнейшем визитов становилось все меньше и меньше. Брат и сестра навестили больного 25, 27 и 29 июня. Затем наступил длительный перерыв. Очередные визиты были нанесены 9, 12 и 15 июля. Затем вновь наступил длительный перерыв. 20 июля к Меншикову пожаловала Наталья Алексеевна уже без брата. Следующая встреча императора с князем состоялась 29 июля, когда самочувствие светлейшего улучшилось настолько, что ему было разрешено выезжать из дома. Вечером этого дня он вместе с Петром участвовал в церемонии открытия понтонного моста через Неву. Император вместе со светлейшим проехались по мосту в карете.
В те пять недель, когда Меншиков был лишен возможности опекать будущего зятя, совершилось то, чего он так опасался, – юнец освободился от его жесткой опеки, приобрел больше свободы и общения, в том числе и с недругами князя, поднявшими голову во время его болезни. Влияние на императора стали оказывать другие лица – прежде всего князья Долгорукие, действиями которых ловко руководил Остерман. Они исподволь разжигали ненависть юного монарха к князю, поощряли его желание освободиться от назойливого и сурового присмотра светлейшего.
Меншиков же этого будто не замечал. Более того, после болезни он стал еще более раздражительным и настойчивым в стремлении укротить капризный нрав отрока. Между тем последний вполне осознал, что не он должен подчиняться Меншикову, а наоборот, Меншиков обязан выполнять его волю. Но Александр Данилович, вместо того чтобы искать подход к отроку, восстановить дружеские отношения с ним, настойчиво продолжал гнуть свою линию.
При жизни Екатерины I великий князь, похоже, заискивал перед светлейшим. «Рассказывают про него, – доносил Лефорт в конце июня 1726 года, – что так как он каждое утро должен появляться к князю Меншикову с поклоном, то он поговаривал, „что я должен идти к князю, чтобы отдать ему мой поклон, ведь и мне нужно выйти в люди. Сын его уже лейтенант, а я пока никто. Бог даст, и я когда-нибудь доберусь до прапорщичьего чина“».
