– Молочка парного хочешь?
– Нет, спасибо. Ни-ни-никогда его не пи-пила. Давайте я в следующий ра-раз.
– Тогда чайку пошмыркаем с калиной. Обожди, сейчас вернусь. Только из погреба достану пару баночек.
Я хотела спросить, что такое погреб, но говорить было лень. Было лень и думать. Положив локти на стол, я молча сидела на шатающемся стуле, закрыв глаза ладонями. Услышав, как заскрипела дверь, я вздрогнула и поспешила убрать руки со стола. С детства мне внушали, что так сидеть нельзя. Я не сопротивлялась этому. Кто их знает, а может и правда, крыша дома обрушилась бы, сядь я так в гостях у одной из тех наседок, которые, выходя из дома, надевали на себя все бриллианты разом. Это на тот случай, если кому-нибудь покажется, что их манто или платиновый телефон не дотягивают до уровня настоящего VIP.
– Вот и калина перетертая с сахарком, – я только сейчас обратила внимание на её руки. Такие натруженные, грубые, и пальцы какие-то мужские.
– А хочешь, у меня есть морошка, – продолжала она.
– Мо-морошка? – не понимая, переспросила я. – Да, кажется это была любимая ягода Пушкина. Именно её он по-по-просил перед смертью.
– Ага. Мы с Илькой в начале той осени собирали. Сложное это дело лазить по болоту. Я малость чуть со страха не окочурилась, когда оттуда какие-то бульки пошли и еще, знаешь, такой вой, – женщина дотронулась одной рукой до сердца, второй до головы и вздохнула.
– Здесь е-е-есть бо-болота? – в тот момент я решила, что обязательно должна увидеть хотя бы одно болото.
– А то! Природа у нас тута разная. Мы редко доходим до болот, но Илька – мое сущее наказание, сильно настаивал. Уж больно любит он морошку.
– И-и-илька это Ва-а-аш сын?
– Да. Старшенький. Он сейчас в области живет. Каждый месяц пишет. Денежкой помогает. Хоть и ругаю его, говорю, чтоб не слал, а себе собирал в копилочку, так нет. Упёртый он у меня, – не без гордости, ответила она и перевела взгляд на фото, стоящее рядом с радиоточкой.
– Вот ты, как я погляжу учёная. Скажи, что там гудит?
– Где?
– Ну в болотах? Я уж было подумала, что это голоса утопленников, или зверей потонувших.
– Я не би-биолог. Но, если вспомнить школьный ма-ма-материал, то там написано, что происходит высвобождение га-газа ме-метана, который образуется при разложении органических остатков. Вы-выход газа на поверхность всегда сопровождается звуком, – чуть громче произнесла я последнюю фразу, видя, что женщина ничего не понимает, их того, что я говорю.
– Чего? – женщина сдвинула густые брови и закусила нижнюю губу. Смешной вид взрослого человека, заставил меня улыбнуться. Я бы конечно могла долго, буквально на пальцах объяснять ей, что такое высвобождение метана, но мне надоело её общество. Всё было хорошо, и человек приветливый, и запахи домашние, и так приятно накрыт стол. Но мне хотелось побыть одной.
– Так разве это не утопленники вздыхают? Точно не они? – разочарованно спросила она, и, налив в блюдечко крепкого чая, посмотрела на меня, по-собачьи наклонив голову вправо.
Мне почему-то вспомнились таинственные ночные звуки, доносившиеся из котельной. Я хотела было спросить женщину, кто так жутко то ли вздыхал, то ли плакал, но почти сразу же мне стало всё равно. Я привыкла молчать. Мне было легче не спросить, чем снова слышать свой голос, такой некрасивый, корявый и до дурноты надоевший мне годами.
– Ну так вот, – не замечая моего равнодушие, продолжила она. – Это что еще. Есть чего пострашнее в наших краях. Ты думаешь я бояка? Нет, ну ты не думай, что я бояка. Я хожу на болота. И всегда ходила. Да-да. И на речку хожу. Хотя там у нас как раз и находили живых утопленников.
