Писарь Глебушкинъ - страница 17

– Так вы что, господин Зябликов, ручаетесь за него? – Мышко нагнулся и почесал за ухом Василия, который с тревогою ждал ответа начальника конторы.

Демьян Устиныч, оторопев несколько от того, что помощник начальника полиции знает его фамилию, какую он ему ещё не успел даже назвать, кашлянул и произнёс, с укоризною глядя на Мышко:

– Ручаюсь. Разумеется.

Глебушкин поднял на начальника взгляд. Он не ожидал сейчас от него этакой доброй поддержки. И не понял её даже. Демьян Устиныч вечно был им недоволен, часто ругался и грозил. А тут вдруг принялся защищать. На него это и вовсе не похоже. Но все одно, Глебушкин сделался ему благодарен. И выдохнул, ибо в воображении своём уже был препровожден в темницу, закован в кандалы и медленно умирал от несправедливости жизни, голода и тоски по Аннушке. Интересно, а станет ли она оплакивать его, едва узнает, что он погиб во цвете лет, сгинув в казематах по злому навету недобрых людей?

– Хорошо, Демьян Устиныч, вы человек уважаемый, и слово ваше немалый вес имеет. Но всё одно. Пусть юноша этот далеко от дома своего не отлучается. Потому что я от слов своих отказываться не намерен. Ассигнации в сейф им положены самолично. Знал, что они там устроены, опять же он. А разбойников, что контору вашу посетили, кроме шкафа железного, похоже, ничто и не интересовало. И отомкнули они его без труда. Будто кто им ключ от замка уступил. Так что все бывает…

Василий поднял голову и поглядел на Глебушкина, жалея, что не умеет ничего сказать.

Потому как, только он знал, что в конторе побывал вовсе не его приятель. Один из разбойников был ростом значительно меньше и более коренаст, а второй телеса имел обширные и пах сладко, будто бы той водою, о какой как-то говорил сам Демьян Устиныч, поминая недобро одного посетителя, что, по его словам, весь в ней выкупался. Василий не запомнил названия воды, что-то с колоннами связано. Контору потом долго держали при открытых окнах. А начальник ея чихал и утирался платком.

Городовой потоптался немного, глянул вновь на полицейского помощника, дождался от него разрешающего кивка, приложил руку к своей фуражке, да и ушёл покуда.

Василий фыркнул возмущенно от несправедливости жизни, и тут кто-то взял его на руки да и понёс с собою. Кот поднял голову. Дворник Аким. Глядит своими чёрными глазами на него да приговаривает:

– Пойдём, Василий, погляди, чего я для тебя припас…

В коморке дворника, куда вела со двора низкая дверь, обитая железом, было тепло. Узкая деревянная кровать, стол, да старый шифоньер, а еще большой сундук в углу, весь в трещинах, вот все, что и составляло её убранство.

На столе старая, заштопанная, но чистая скатерть с веселой бахромою о концах, на окнах пестрые занавеси в розах, видать, кто из жителей дома пожертвовал. Аким все принимал с благодарностию, кивал и кланялся.

Как принял и пирог с курицей, что стоял сейчас на столе в пестрой миске и источал такой аромат, что у кота аж слюнки потекли.

– Вот, Васька, Алёна Адамовна, генеральша, угощением одарила. За то что дерево сухое в ее в саду спилил третьего дня, а денег за такое не взял. Да и как у ней возьмешь? Она, хоть и генеральша, а все женщина одинокая. Вдова. Сынишка у ней хороший. Восьми лет всего. В том году в гимназию пойдёт.

Она добрая, не в пример многим. Никогда дурного слова не скажет. Не заругает. Да и бранных слов я от неё в свою сторону сроду не слыхал. Пирог вон сама пекла. Человека с ним прислала. Ешь говорит, Аким. Благодарствую за помощь. А мне одному скучно сидеть. Да и велик пирог-то. Много мне его. Вот с тобою трапезу разделить решил, как есть ты мой товарищ добрый. Всех крыс у нас в парадном переловил. Жильцы довольны. Да и я рад. Хоть сору меньше. На-ко вот тебе кусочек. Съешь за её здоровье.