Вдруг ему, когда тоже дадут должность? И мышами теми одарят на серебряном блюде. С инкрустацией. Да нет. Плевать на мышей и блюдо. Разве это составляет счастье?
Конечно нет. Для счастия ему довольно и простого мягкого бархатного кресла…
Ну, и, чтобы друг Глебушкин был рядом. И чесал за ухом. О большем и мечтать нельзя. Или всё-таки можно?
И Василий затрещал радостно, потому что Глебушкин действительно принялся сейчас чесать его за ухом. Да не за одним. А сразу за двумя. Василий трещал от удовольствия, и треск это был слышен на всю, поди, контору.
*
– Это все прекрасно, господа! – Произнёс Демьян Устиныч задумчиво. – Но о грабителях мы так ничего и не узнали. Кто напал на нашу контору? И только ли с целью захвата денег оне явились?
Собирающийся уже уходить Мышко, обернулся на пороге:
– А об этом нам, скорее всего, расскажет завтрашний день. Точнее утро. А оно, как известно, вечера завсегда мудренее.
Аким вставал завсегда так рано, что можно было считать, что и не ложился вовсе. Иные господа только о такую пору с балов возвращаются да в постелю мягкую да тёплую падают, уставши от верчения на паркетах. Оне проходят по ступеням, оставляя после себя весною грязные следы от подтаявшего снега, осенью прелый лист, а зимою песок, каким это снег тот же Аким и посыпает, предваряя скольжение господских ног. Вот давеча госпожа Артузова из квартиры во втором этаже правого крыла их дома, поскользнувшись, едва на мягкое место не грянулась, вышедши из возка, хорошо её горничная поддержала. А виноват кто оказался? Ясное дело – Аким. Будто он песку пожалел. Ему Арест Иваныч, городовой, намедни оплеух надавали, чтоб с песком бережливее был. На тебя говорит, мерзавец, песку не напасешься. Все кругом обсыпал. А у меня, говорит, сапоги новые. И все в этом песке, да в парадную вон нанесло с прохожих. Да и песок возить каждый день не с руки тебе. Обойдёшься!
– Так вроде река рядом, Арест Иваныч. Да большая! Песку окрест много! Чего жалеть-то?
Ну и получил по уху.
А госпожа Артузова пощёчин навешала, за то, что льду не заметил да вовремя не прикрыл. Так и живёт. Тридцати пяти годов, воевал, ранение есть, пару крестов за подвиги получил, да и роду не самого захудалого, а никто об том и не знает. Ну дворник и дворник. Летом метет, зимою чистит.
Ни семьи, ни детей. Один. Васька вон захаживает, кот конторский, да писарь здоровается. Глебушкин. Вот и все товарищи его. Остальные глядят сквозь, будто и нет его. Одна отрада, наблюдать, как генеральша Алёна Адамовна на прогулку выезжает. Да здоровается с ним тепло. А ведь она его, поди, и не помнит вовсе. И не знает, что служил он ординарцем у её мужа, покуда ранение не получил, да его из армии не погнали. Уж он просил Алексея Алексеевича, мужа ея, генерала, оставить его при себе, но тот не согласился, нового себе отыскал помощника, у которого все ноги ходят хорошо. Лишь письмо с ним жене своей передал, да подарки сынишке малому. И все.
Аким искомое привез. А пока добирался, генерал тот и погиб. Сказывали, что пуля шальная, вылетевшая из расположения противника, сразила его наповал. А ординарца нового ранила легко. Выходит, что спас Акима Алексей Алексеевич, домой отправив. Так что явился он перед Алёной Адамовной в самый тёмный её час, когда она от слез и не видала ничего. А его, поди, и не запомнила. А он её навсегда в голове своей запечатлел. Будто картину какую. Вышел из её дома, да в трактир так и завернул. Сел, горькой себе попросил графин, закуски какой-то. Сидит, а пить не может. Горло сдавило. От жалости к этой женщине.
