Аким чистил двор, разговаривая с Василием, который сидел на пеньке, что остался от спиленного ещё летом высохшего тополя и зябко поеживался. На его розовом носу задерживались слабые ещё снежинки и быстро таяли. Он несколько раз чихнул и с досадою вытер нос толстой, лохматой лапой.
– Вот, Васька, и зима грядет. Попрячется твоя мыша в норы, не достать её будет. Что станешь делать тогда, животинка?
Василий снисходительно глянул на дворника, вспоминая генеральшу Прокопьеву с ея колбасою. И очередным предложением переехать к ней. Должно быть, надо все ж таки соглашаться. По всем приметам зима грядет суровая. Вон рябины сколь много на ветвях алеет. Птицы там так и кружат, не боясь его, Васьки, сурового надзора. А как же! Столоваться-то им где-то надо! Особливо тем, которые в тёплые места не подаются с началом холодов. Эти нахлебники своего не упустят – жмутся ближе к человеку, зная, что может им что вкусное обломиться, ежели вовремя поворачиваться. Крошки какие. Или, там, семечки. Народ в городе простой, семечки лузгает тока так, да половину, поди, мимо рта и проносит. Шелуха летит на землю, а эти, мыши летающие, тут как тут, семечку хвать и на ветку.
– Вот, гляди ж ты, опять Модеста Африканыча сынишка баловались. Вновь бумаг намусорили, с окна все голубей пускаючи. Научил я его сдуру забаву эту складывать, он и рад стараться. А убирать кому? Мне же и убирать. Эх!
И Аким принялся сгребать подмокших голубей, сложенных неумелою рукою гимназиста первого класса юного Николая Модестовича из желтоватой разлинованной тетрадной бумаги. Туда неосторожно затесался даже оригинал из промокашки. Но этот и вовсе развернулся и промок, весь состоящий из чернильных пятен. На другом голубе, на самом крыле его, виднелась, сделанная рукою гимназического учителя размашистая надпись красными чернилами – "неудовлетворительно". И стоял восклицательный знак. Похоже, сие послание юный следопыт решился оставить без внимания своего строгого отца. Аким усмехнулся понимающе. Он метелкою собрал всю бумагу, сгреб её в мешок, и увязав ловко, отложил в сторону. На ветвях ближайшего дерева закаркала ворона, он прогнал ее, погрозив ей метлою, она снялась с ветки, раскинув крылья свои, очевидно воображая себя степным орлом, слетела медленно на землю и поглядела на Акима круглым черным глазом. И тут он услышал резкие голоса, как бы даже перепалку.
И поднял голову. Меж каменным добротным забором участка генеральши и каретным сараем, примыкающим к доходному дому Ласкина, угадывалось какое-то движение. Аким перехватил метлу навроде сабли и пошёл на звук, держась в тени стен. И замер на углу, прижавшись к кирпичам сарая, стараясь остаться незамеченным. Голоса стали громче:
– Приглушите голос! Немедля! Вы не дома! – Донеслось до Акима. Голос показался ему вроде бы знакомым, но он его не узнавал до конца.
– Вот именно, милейший. Я не дома! Вместо того, чтобы пить сейчас чай, сидючи в кресле, я стою тут с вами! А из-за чего? Из-за того, что вы обманули меня!
– Я?! Обманул? С какой стати вы это утверждаете?
Голоса снизились ещё, и Акиму пришлось напрягать слух, чтобы понять продолжившийся разговор.
– В конверте не было денег, милейший! Не было! А вы обещали, что будут!
– Никто не мог знать такого! Я сам остался в накладе!
– В каком накладе? В конторе орудует полиция! А вы сказали, что все пройдёт гладко! И никто ничего не заметит!
