– Никто и не должен был ничего заметить! Я знал разве, что там окажется этот чёртов кот. И бросится на вас!
– А вдруг он бешеный? Я же могу погибнуть!
– Не нойте! Он не бешеный. Просто вы слишком трясли своими… – Тут слышно не стало, потому что говоривший перешёл на шёпот…
– Негодяй! Как вы смеете? Вы обязаны компенсировать мне издержки. Мне пришлось обращаться к доктору. Царапины ещё не скоро заживут!
– Не трясите ещё и своими грязными руками перед моим носом!
– Да я вам его сейчас совсем расквашу, любезный!
– Что? А вы сумеете? Вы? – Опять шёпот и издевательский смех.
Аким высунулся из-за угла и вгляделся в говоривших. Их было двое. Оба стояли в дурно освещенном тупике, и их фигуры терялись в темноте. Лица разглядеть не представлялось возможным. Раздался звук, похожий на пощёчину. Затем возмущенный вскрик, и резкий голос произнес:
– Убирайтесь! И не ищите меня более! Я не желаю вас знать. Уже жалею, что позволил себе связаться с вами! И запомните, вы должны мне за работу. Принесёте обещанное, и я вас знать не знаю.
– Чтоооо?
– Что слышали, милейший! Чтобы завтра деньги были у меня, иначе, я сообщу о вас.
И в проходе послышались решительные шаги.
Аким дёрнулся, шагнул назад, уходя дальше и прячась за дерево, чтобы как следует разглядеть говорившего, когда он выйдет на свет, как со спины донеслось:
– Дворник! Дворниииик! Аким!
Он обернулся. Подле него стоял управляющий из дома генеральши.
Сама она обозначала его дворецким, а домашние и лакеи называли бурмистром, чего он не терпел и завсегда на такое огрызался.
Это был невысокий сухонький человечек без бороды и усов, но с длинными тонкими волосами до плеч, Серафим Сигизмундович Ивченко.
– Госпожа Прокопьева тебя кличет. Дорожки убрать от снегу…
Аким поклонился и спросил:
– А садовник ейный? Не способен?
– Тебе милость оказывают, дурачина! – Управляющий нахмурился. – А ты ещё кобенишься, черт! Заболел садовник. Инфлюэнца, должно быть.
– Эта инфлюэнца твоя русской горькой обзывается! Я его в трактире вчерась видал. Он песни орал да смеялся не к месту. – Ухмыльнулся Аким. – Вот, говорил я Алёне Адамовне, что ненадёжный он у ней. А она его жалеет все…
– Не твоего ума это – такие вещи разбирать! Алёна Адамовна – женщина в разуме отменном. Ей лучше знать, кого жалеть, а кого нет.
– Само собой. Разве ж я спорю? – Аким пожал плечами и оглянулся.
Фигура в плаще, укутанная в длинный вязаный шарф по самый нос, двигалась к выходу со двора, и понять, кто это был, не представлялось возможным. Тьфу! Как не вовремя управляющего принесло!
– Пойдёшь?
– Скажи им, примерно через час буду.
Господин Ивченко кивнул и пошёл восвояси, ни разу не оглянувшись.
Аким быстро снял с себя передник, оставил метлу, замкнул дворницкую на ключ и решительно направился к конторе. Василий двинулся за ним, держа лохматый хвост свой трубою и перепрыгивая небольшие сугробики снега.
Глебушкин как раз решился налить себе чаю, держа в руках половину калача, когда увидел Акима чрез стеклянные двери.
Тот корчил странные рожи ему и махал рукою, призывая выйти наружу.
С тоскою глянув на калач, Глебушкин сложил его на испещренный кляксами лист, поставил туда же стакан жидкого чаю и, отряхнув руки от крошек, выскочил вон, даже не накинув шинели.
– Чего ты, Аким? Случилось что? – Он поглядел на приплясывающего от нетерпения дворника, ничуть не страдая от того, что видит его рядом с собою и даже говорит с ним запросто. При разговоре с губ Глебушкина срывались облачка пара. Холодало.
