– Так отчего сегодня прислали вас, Глебушкин? Неужто Демьян Устиныч уже получил мою записку?
– Какую записку? – Глебушкин глядел удивленно.
А генеральша будто бы смутилась:
– Да я следом за Егоркой, мальчишкой комнатным, записку послала, чтоб Демьян Устиныч вашего Лихоимцева заменил на кого-то другого. Не по нраву мне этот Порфирий, вы уж извините, Глебушкин.
– Должно быть, я ушёл несколько ранее. – Догадался Савелий. – И не застал такого. Порфирий на службу не явился сегодня, очевидно, болен сделался, вот меня и прислали вам в помощь.
– И это хорошо! – Алёна Адамовна улыбнулась, довольная ответом. – А то Порфирий ваш капризен больно. Все ему не по нраву, все не так. Ворчит больше, нежели работает.
Глебушкин опустил голову в смущении, и генеральша не стала его мучить:
– Ну, пойдемте, Глебушкин. Я покажу вам библиотэку.
В огромной комнате с резными шкафами светлого дерева, что простирались, почитай, до самого потолка, Глебушкин восхищенно замер. Такого количества книг он ещё не наблюдал нигде и ни у кого! Изданиями были уставлены все полки и все поверхности, в два, а то и в три ряда. Даже на полу и кожаном небольшом диване лежали подшивки газет и журналов "Русская усадьба". Большой письменный стол располагался подле окна, к нему придвинут был мягкий стул с высокою спинкою.
– Устроит вас такое место работы, Глебушкин?
Алёна Адамовна глядела с тайною тревогою.
Савелий просиял:
– Более чем! Спасибо!
Лик у него при этом сделался таким счастливым и одухотворенным, что генеральша рассмеялась своим переливчатым серебристым смехом:
– Я вас оставлю. Не стану мешать. Скоро вам принесут чай и что-нибудь перекусить. Время обеда.
Возражений Глебушкина она слушать не стала и ушла, покачав головою.
Глебушкин уселся на стул, восхищенно оглядывая полки, вдохнул вкусный для него запах книг и принялся за работу.
Примерно через час явился тот самый комнатный мальчишка, неся ему чай и сдобную булку с маслом. Глебушкин засмущался, а парень, сунув нос в лист бумаги и восхитившись ровным красивым почерком Савелия сказал:
– Барыня приказали, чтобы вы все съели, без остатка, иначе они гневаться станут и Демьян Устинычу пожалуются.
– Это для чего же жаловаться? – Савелий отломил половину булки и протянул своему юному собеседнику со словами:
– Мне такой булки одному много. Помогай давай!
– Э, нет, господин хороший! Мне за такое попадёт! Барыня сказали, чтоб я подле вас не крутился и разговорами вам не мешал.
– Вот и я говорю, чтоб ты не мешал мне, а помогал. Ежели ты поможешь, никто тогда гневаться не станет на тебя…
Савелий жизнерадостно улыбнулся, откусывая порядочный кусок от своей половины булки. Она была ещё тёплой, и он подозревал, что только что принесена из булошной Земляникина.
Егорка замер, понимая, что молодой писарь как-то так все провернул в разговоре, что выходит-то все гладко, но поворачивает куда-то не туда. Но дух от булки шёл до того упоительный, а жёлтое жирное масло так красиво подтаивало сейчас на её теплом боку, что удержаться не было никакой возможности. И он, вздохнув тяжело, вонзил зубы в её сдобное пушистое тело. Через мгновение от лакомства ничего её осталось, и мальчишка вытер губы, радостно улыбаясь:
– Спасибо вам, барин! Вкусно!
– Ещё бы не вкусно! У Земляникина, поди, лучшие булки во всём городе, а уж о пирожных я и не говорю. Его люди из теста такие картины ваяют, что никакой галерее и не снилось.
