– Доктора! Доктора вели позвать, Демьян. Успокоительное пусть ему пропишет! – Кричала жена Зябликова, слушая глухие рыдания отпрыска под дверью.
– А вот розог ему прописать не хочешь, дорогая моя? Берёзовых! Чтоб попусту не рыдал. А с пользою! Успокоят лучше некуда! И надолго! – Зловеще предложил Демьян Устиныч, сунув свои подтяжки ей к носу.
Рыдания с той стороны усилились, жена принялась ругаться на него, и он плюнул:
– Ну и разбирайтеся сами, Антонида Даниловна! – в сердцах бросил он. – А мне более не жалуйтесь. Но и денег от меня не ждите. Покуда нехристь этот неуды не исправит, ко мне пусть и близко не подходит!
Дочь его, наблюдавшая всю картину ссоры, тяжело вздохнула, пожала плечами, лишний раз убеждаясь в несправедливости жизни и суровости существующих порядков, и тоже ушла к себе.
Переругавшись таким образом с родными, Демьян Устиныч кипел уже второй день и никак не умел успокоиться. Потому любое слово молодых своих подчинённых принимал в штыки.
Они очень скоро это поняли и затихли, опасливо поглядывая на начальника, какой, противу обыкновения, ходил по конторе и напевал, отчаянно фальшивя, какой-то бравурный марш. Подходить к нему с вопросом или просьбою было равносильно сейчас засовыванию руки в огонь или головы под лезвие изобретения печально известного доктора Гильотена, которого Зябликов весьма уважал в такие мгновения, предлагая "рубить бошки" всем, кто противу закона заведенного выступает. И хваля французов за полезное изобретение.
Время неумолимо приближалось к полудню, народу в конторе было уже довольно, дела текущие заставили на время забыть о случившемся, когда из дома генеральши прибежал мальчишка:
– Мне бы к Демьян Устинычу. – Сказал он, несмело стаскивая картуз с вихрастой головы и обращаясь, как водится, к Глебушкину, чьё лицо не оставляло сомнений, что он способен спокойно ответствовать на все вопросы. Глебушкин уже раскрыл было рот, как из-за его спины донеслось недовольное:
– Чего тебе? – И Демьян Устиныч, уже ушедший как с полчаса к себе, возник откуда-то, как черт из табакерки, напугав подчиненного почти до икоты.
– Алёна Адамовна спрашивают, писаря вашего ожидать сегодня? Для работы все готово.
В конторе повисла тишина. Даже посетители в лице двух мелких мещан и одного держателя трактира, затихли, нутром чуя неладное.
– А он не приходил разве?
– Так не было еще. Алёна Адамовна приказали, чтоб вовремя являлся. Они непорядка не любят. Оне согласились. Ей же ещё гимназию посетить надо. По делам благотворительности.
Генеральша была попечительницею женских гимназий города, земской больницы, много жертвовала на строительство храмов да на литье колоколов к ним. В кругу ея заботы было несколько домов призрения и пара богаделен. Её за такое уважали и любили. Муж ея, в силу своего желчного и прямого характера, не был обласкан императором, с чем мужественно мирился, а вот императрица Алёну Адамовну привечала и даже испытывала к ней симпатию, потому госпожа Прокопьева была неизменно приглашена ею ко двору, когда этот двор находился по делам в уездом городе.
Аполлинарий и Глебушкин переглянулись живо и оба воззрились на Демьян Устиныча. Тот насупил брови свои и приказал:
– Глебушкин, ступайте сей же час к госпоже Прокопьевой. Мы её подвести не должны. Аполлинарий, на вас посетители, а я сейчас пошлю человека к Лихоимцеву на дом. Сдаётся мне, его вакация несколько подзатянулась.
