Еще помню, как нитки торчат у меня из живота. Их не все достали из шрама под пупком, и я выковыривала их все мое детство и юность, только недавно там все дырки зажили окончательно, и в них перестала набиваться грязь. Позже, во время лечения, остеопат сказал, что шрам не зажил и до сих пор ментально болит у меня, потому что никто не пожалел и не обнял, когда случилось хирургическое вмешательство. Я носила эту боль больше сорока лет.
Когда у меня была эта операция, брату тогда было семь лет, он пошел в первый класс, и до него видимо никому не было дела. Да, честно, когда я пошла в первый класс и до меня не было дела. Дома был бардак, было темно и грустно. Помню, как пришла посмотреть, как я живу моя первая учительница. Она спросила, сделала ли я уроки. Я ответила, что да, но на самом деле я ничего не делала, и меня об этом никто и не спрашивал, никто не интересовался моей общественной жизнью. Сыта, одета и ладно.
Брата били, не знаю, наверное, ремнем: за плохую учебу, за то, что совал шпильки в розетку. Я помню, сижу, маленькая в зале, а мама с бабушкой его воспитывают в маленькой комнате. Помню, как мне его жалко, хочется наругать их, и заступиться за него, но мне самой страшно. Помню, это ощущение, что хочется посильнее зажмуриться или заснуть и все это только страшный сон, что я оказалась в этом темном городе. Вот сейчас заснешь и проснешься там у себя, где светло и спокойно. Мама говорила мне:
– Ты у нас не битая.
В их понятиях девочку бить было уже не комильфо, так по попе шлепнуть в раннем возрасте, но не сильно, конечно. Брат на это злился и видимо завидовал, отрывался потом на мне в своей злобе к этому миру. Я как-то сгоряча треснула племянницу со всей силы, она жутко достала меня. Надеюсь, она этого не помнит.
Еще у мамы была фишка, она любила извинения, чтобы перед ней извинялись.
– Мама, прости, была не права.
Я в детстве была очень гордой, и мне так тяжело было извиняться, понятия не имею, возможно, я была не права, возможно, взрослые. И это ощущение, что от тебя ждут этих извинений. Ты кое-как выдавливаешь что-то унизительное для себя. Ума не приложу, что такого я могла натворить, чтобы извиняться? Что может сделать ребенок? Я не воровала деньги, могла съесть лишний кусочек мяса из супа, но за это на меня просто кричали: такая – сякая, но что я могла такого сделать?
При мне мама Денису моему племяннику не смогла что-то объяснить или он не послушал ее, она сделала вид, что обиделась и ушла есть на кухню. Он пошел за ней, она не обращала на него внимания, он вернулся ко мне, всхлипывая.
– Скажи бабушке, что больше так не будешь, – предложила я ему, мне было лень объяснять маме, что взрослые люди так не делают.
Он пошел к бабушке, извинился, и все стало хорошо.
– Больше так не будешь? – уточнила она.
– Нет, бабушка, – ответил он.
У него, видимо, нет в карме столько гордости, и он с легкостью ей подыграл, но это такая дичь, обижаться на маленького ребенка, если не можешь донести до него свои требования или просьбы. Это было давно, сейчас бы я ей настойчиво все объяснила, она и на меня бы обиделась и сказала:
– Все давай не будем об этом! – и характерный жест рукой, отсекающий все, что ее не устраивает.
Брат на Новый год вспомнил про то, что его били в детстве, так вскользь. Когда мама сказала, что они мало заставляют Дениса читать. У него четыре по литературе, но ей видимо этого не достаточно и она считает, что он много сидит в телефоне. А еще племяннику купили аж третий смартфон, потому что предыдущие два он ушатал, а у мамы только первый смартфон и ей завидно. Брат ответил на все это, что захочет читать, будет. К слову сказать, Денис учиться совсем без троек, пятерки и четверки. У меня такое было только в первом классе и то за счет моей сообразительности. Взрослые, наверное, все офигевали от этого. Во всяком случае, не помню, чтобы меня кто-нибудь хвалил за оценки. Так: молодец и все.
