Голос был ровным, без эмоций, но в нём слышалась щемящая тоска.
Она подошла к зеркалу. В отражении – бледное лицо, потускневшие глаза, волосы, небрежно собранные в узел. Платье сидело на ней свободно, слишком свободно – за год боль выела из неё плоть, оставив одни углы и тени.
– Ты… стала худее, – осторожно произнесла мама, подойдя ближе. – Но всё равно красивая. Ты – моя девочка.
– Не надо, – Валя отвернулась от зеркала. – Красота не нужна мёртвому сердцу.
Мама молчала. Но в этом молчании было всё: понимание, усталость, нежность и страх. Она видела, как дочь идёт через боль, как по горящим углям, без возможности остановиться.
– Может, хоть причешемся? – предложила она мягко.
Валентина посмотрела на свои волосы, тронула прядь, потом кивнула.
– Если уж в спектакле участвовать – нужно быть в образе, да?
– Не в спектакле. В жизни. В твоей. Которая всё ещё продолжается.
Валя вздохнула.
«Жизнь… Как же странно звучит это слово. Не как обещание, а как обязанность. Как тень, которую надо тащить за собой, пока не научишься дышать без боли.»
Она взяла щётку и медленно провела по волосам, словно разучилась делать это заново. Платье колыхалось при каждом её движении, как будто напоминало: ты не одна. Ты здесь. И кто-то ждал, чтобы ты сделала этот первый шаг.
В коридоре лежали её ботинки. Она смотрела на них, как на часть жизни, к которой больше не принадлежала. И всё же – шагнула вперёд. Маленький шаг.
Но шаг.
Они вышли с мамой из квартиры.
Дверь за спиной мягко щёлкнула, словно отсекла старый воздух, боль, тени и беспамятство, оставив их внутри. Валентина стояла на площадке, растерянная, будто впервые оказалась вне своего убежища. Свет в подъезде был тусклым, но даже он резал глаза после долгого пребывания в полумраке.
Она с трудом удерживалась от того, чтобы не вернуться назад, не захлопнуть дверь и не нырнуть обратно в привычную тьму. Пальцы на автомате сжались в кулак. Тело напряжено как струна. Даже воздух казался слишком громким.
– Не спеши, – сказала мама тихо, словно почувствовала эту внутреннюю дрожь. – Просто иди рядом. Дыши. Мы никуда не торопимся.
Валентина кивнула, не говоря ни слова. Каждое движение давалось ей с усилием, как будто мышцы давно забыли, как ходить. Спускаясь по лестнице, она чувствовала, как в груди глухо стучит сердце – оно отзывалось на каждый шаг, как рана при каждом касании.
На улице было прохладно. Легкий ветер тронул её лицо, и она едва заметно вздрогнула. Солнце стояло низко, золотя крыши домов. Воздух был чистый, прозрачный, и пахнул листвой, пылью и далёкой весной.
– Смотри, как красиво, – сказала Зинаида, остановившись и глядя на клён у обочины, чьи ветки нежно покачивались от ветра.
Но Валентина не смотрела. Её взгляд был обращён внутрь. Всё снаружи казалось ненастоящим. Люди проходили мимо, смеялись, говорили по телефону, катали детей в колясках. У них были цели. Были дела. У неё – только пустота.
«Как они могут жить, когда он умер? Как вообще может вращаться Земля?» – глухо думала она, ощущая, как внутри неё поднимается волна протеста.
– Я помню, как вы с ним гуляли здесь… – вдруг сказала мама, не глядя на неё. – Он всё время шутил, делал тебе смешные фото на телефон. И заставлял пить этот ужасный латте с карамелью…
Валентина закрыла глаза. Сердце сжалось.
– Не надо… – прошептала она. – Я не готова вспоминать. Это как соль на свежую рану.
