Кстати, своей «неотразимой мужской харизмой», по слухам, он пользовался не только для достижения политических целей. Говорили, что секретарша мэра родила ребёнка именно от Антона Павловича. Что недавно принятая в юридический отдел девушка периодически была замеченной выходящей из личного серебристого «Туарега» Савельева. И что известнейшей в городе тележурналистке Наденьке Журавлёвой (кстати, недавно ушедшей в декрет) сероглазый красавчик подарил новенькую двухкомнатную квартиру.
Обо всём этом судачили в народе, и Элка как человек к народу весьма близкий в перипетии бурной личной жизни Вечно Второго была посвящена во всех подробностях, реальных и выдуманных. Но сейчас за окнами проплывали весенние окраины родного города, колёса убаюкивающе стучали, на столике призывно золотился коньяк в казённых стаканах, упрятанных в изящные мельхиоровые подстаканники, и глаза сидящего напротив Савельева смотрели не на какую-то там юристку или секретутку, а на неё, Элку!
Эльвира вновь помянула свою мудрую мамашку с её излюбленной сентенцией про «блядские» глаза. Что, опять ей попался мужик именно с такими глазами? «Так, боже мой, какими же ещё могут быть глаза настоящего мужчины, не рохли и не тюфяка?!» И Элка смело ринулась в затягивающий серый омут, забыв обо всех своих комплексах…
Между тем Антон Павлович не торопился приступать к соблазнению очередной жертвы. Напротив, разговор он завёл самый нейтральный:
– Скажите, Эльвира, как вам живётся в нашем городе?
– Нормально, – отозвалась Элка, не особенно задумывавшаяся о том, что есть на свете люди, не считающие копейки в кошельке и не тянущиеся от зарплаты до зарплаты. И вдруг до неё дошло, что сейчас напротив неё в роскошном купе сидит именно такой человек. И она перестала быть просто восторженной молодой женщиной, нацепив язвительную маску журналистки:
– А вы это спрашиваете как хозяин нашего города у своего электората?
– Перестаньте, Элечка. Можно я буду называть вас так? И вообще, давайте перейдём на «ты»: мне неудобно обращаться к хорошенькой даме так, словно она передо мной не в единственном и неповторимом экземпляре. – Баритон Вечно Второго приобрёл бархатную глубину, и Элка не заметила виртуозного перехода ко «второй части Марлезонского балета» в старой, как мир, истории мужчины и женщины.
– Брудершафт? – лукаво поинтересовалась она, страшась собственной смелости. Пусть этот стареющий красавец не думает, что он неотразим! Хотя, чёрт возьми, он и вправду таков!
Эльвира была вынуждена это признать, когда Антон, не отрывая от её внезапно побледневшего лица внимательных глаз, отпил чисто символический глоток коньяка, поставил чуть дрогнувшей рукой стакан на столик и с неожиданной нежностью легонько коснулся губами самого уголка губ попутчицы.
И мир для Элки перестал существовать…
Дмитрий Сергеевич в это утро не хотел появляться на работе, опасаясь неминуемого скандала. К тому же Чарского настолько штормило от переизбытка выпитого, что весенний асфальт казался ему покрытым коркой льда, скользкого до безобразия. Но идти надо было, и Димочка, мужественно подержав голову под струёй ледяной воды и опрокинув в себя чашку крепкого кофе, отправился на «утро стрелецкой казни», ощущая себя совершеннейшим стрельцом…
На пороге редакции стояла свеженькая, выспавшаяся Марина и курила. Дымили, кстати, почти все тётки в газете (Чарский подозревал, что вообще все): это вписывалось в стереотипный образ настоящего журналюги независимо от половой принадлежности последнего. «Статейку писать и сигаретку сосать», – так сформулировал однажды жизненное кредо акулы пера главный редактор, а по совместительству муж Марины, которую он иногда называл Ключевской сопкой. Слишком уж много она курила…
