«Вот, гляди, – тыкал он пальцем в нацарапанный Моше на куске глиняной таблички знак, изображавший человечка, согнувшегося под тяжестью корзины. – Это значит "тащи сюда быстро, ленивая твоя печенка!". А вот этот, где человечек пустой, – "проваливай за новой порцией, да поживее!". Все просто. Даже такой баран, как ты, поймет».
Бараны, как ни странно, понимали. Или, по крайней мере, делали вид, что понимают, потому что начальство, в лице еще более старших надсмотрщиков, заметившее реальное, пусть и небольшое, ускорение работ на отдельных участках, начало ненавязчиво, но настойчиво «рекомендовать» внедрение «передового опыта».
Так Моше, сам того не ожидая, превратился в нечто вроде местного гуру по оптимизации трудовых процессов. К нему подходили, спрашивали, просили «нарисовать что-нибудь такое же понятное» для их специфических нужд. Кто-то смотрел на него с уважением, кто-то – с откровенным подозрением, видя в его знаках колдовство или просто очередную блажь чужеземца. Дети рабочих бегали за ним гурьбой, выпрашивая «смешные картинки».
«Ну вот, – думал Моше, отмахиваясь от очередного просителя, жаждавшего получить универсальный знак для команды "копай глубже, а то хуже будет". – Кажется, я становлюсь популярным. Еще немного, и начну автографы раздавать на свежих кирпичах. "Моше – ваш гид в мире эффективной коммуникации. Быстро, понятно, с гарантией (но это не точно)". Главное, чтобы эта популярность не привлекла внимания тех, у кого плетки длиннее и зубы острее. А то ведь от народной любви до народного же линчевания здесь, похоже, один шаг. И не всегда в нужную сторону».
Его самомнение, надо признать, немного подросло. Видеть, как твои идеи, пусть и такие простые, находят применение и приносят реальную пользу (или, по крайней
мере, ее видимость), было приятно. Это льстило его интеллектуальному тщеславию. Он чувствовал себя почти демиургом, пусть и в масштабах одной большой стройплощадки. Демиургом, который, в отличие от некоторых других, известных ему из священных текстов, старался действовать логично и эффективно.
Однако у этой растущей славы была и оборотная сторона. Чем больше людей знали о нем и его методах, тем выше становился риск. Не все были в восторге от его «инноваций». Некоторые старые, закостенелые надсмотрщики видели в нем выскочку, нарушающего привычный, веками устоявшийся порядок, где главным инструментом управления был зычный голос и тяжелая рука. Жрецы, как ему передавали шепотом, тоже начали косо посматривать на чужака, который осмелился вмешиваться в «богоугодное» дело строительства Башни своими непонятными знаками, больше похожими на каракули демонов, чем на благочестивые письмена.
Моше понимал, что ходит по тонкому льду. Один неверный шаг, одно неосторожное слово – и его «гениальный план» по спасению человечества от лингвистического хаоса мог закончиться весьма прозаично где-нибудь в яме для провинившихся рабов.
Но отступать было поздно. Да и не хотелось. Азарт был слишком велик. Он уже видел, как его система, его «универсальный язык знаков и команд», охватывает всю стройку, делая работу слаженной, быстрой, эффективной. Он представлял себе, как Башня растет не по дням, а по часам, устремляясь к небесам без всяких божественных помех.
«Ладно, Моше, – подбадривал он сам себя, в очередной раз рисуя на глиняной табличке какой-то новый, особо хитроумный символ. – Скромность, конечно, украшает. Но не тогда, когда ты стоишь на пороге изменения мировой истории. Просто будь осторожен. И постарайся, чтобы твой нимб "лингвистического мессии" не слишком ярко светил в темноте. А то ведь на такой свет слетаются не только мотыльки, но и всякие неприятные хищники».
