– Нина Матвеевна, зайдите, пожалуйста.
Приглашение было необычным. Во-первых, Прозоров всегда вызывал ее звонком. А во вторых, Нина Матвеевна, работала с Алексеем Алексеевичем давно, и по опыту знала, что сейчас, в конце рабочего дня, нужды в ней нет: все напечатано, отправлено, разложено, все распоряжения переданы… Сердце екнуло в недобром предчувствии. Оно еще более усилилось, когда Прозоров усадил ее так, что сам оказался между ней и дверью.
– Нина Матвеевна, разговор у нас с вами будет доверительный. Всё будет зависеть от того, насколько вы будете искренни.
– Алексей Алексеевич, я ничего не понимаю…
– Ответьте пожалуйста, что произошло вчера вечером? Почему это произошло?
– Но Алексей Алексеевич! Я…
– Нина Матвеевна, – перебил Прозоров, – если я сам начну рассказывать, – Алексей Алексеевич улыбнулся только мускулами лица, а глаза глядели холодно и грозно, – то никакой доверительной беседы у нас не получится. Итак, давайте с самого начала.
– Эх, сколько можно мучиться и самую себя презирать! Хорошо, что он спросил. Будь что будет!
– Нина Матвеевна, я жду.
И Нина Матвеевна, прерывая свой рассказ слезами и сморканьем в аккуратненький, обшитый кружевом платочек, начала:
– Делайте со мной что хотите! Я страшно виновата, даже сама себя ненавижу. Они встретили меня два месяца назад, по дороге домой. Разговор был очень короткий: «Если хотите, чтобы ваша дочка была жива и здорова, выполняйте, что мы вам скажем. Звонить будем домой». – А у меня никого кроме нее нет! Я стала передавать им информацию о работе штаба…
– Вы все сказали? Или что-то еще осталось?
– Осталось. Неделю назад они приказали, чтобы я сообщала, когда и куда ездит Александр Григорьевич, и маршруты его следования.
– Только его?
– Только его.
Прозоров понял, что она говорит правду – терять ей было уже нечего. Кто «они», он не спрашивал. Эти не представляются без нужды.
– Слушайте меня внимательно. Когда будете выходить, возьмите пару папок – мы с вами разбирались в материалах. Вы, кажется, косметикой не пользуетесь? Вот и хорошо. Пройдите в мою комнату отдыха, умойтесь, приведите себя в порядок. О нашем разговоре, сами понимаете, никто не должен знать.
– Алексей Алексеевич, что теперь будет?
– Не знаю, но многое будет зависеть от вас самой. Теперь идите. Завтра поговорим.
– Господи, неужто простил?! – она попыталась поцеловать руку Прозорова.
– Я не архиерей. Благословения не даю. Успокойтесь.
* * *
В то утро Городецкий позвонил в генштаб, и попросил передать Прозорову, что он выезжает из Тайницкого и будет в штабе через два часа.
– Александр Григорьевич, вы в город? Можно мне с вами?
Городецкий гостеприимно распахнул дверцу машины:
– С вами хоть на край света! О, да вы сегодня в штатском! Оно вам, Катя, очень идет.
– У меня увольнительная. Решила пройти по магазинам. Вчера денежное довольствие получили.
Километрах в двадцати от Тайницкого шедшая навстречу большая черная машина неожиданно затормозила и развернулась поперек дороги, загородив им путь.
– Катя, это, кажется за мной. У вас какое удостоверение?
