– Наверное, они так думали. Но дома, знаешь, дела муть. Дед говорит, у него революция на носу.
– Где, где она у него?
– На носу.
– Стало быть, кроме ареста развратников и домогателей, у него и другие пометки в ежегоднике.
Энки подмигнул – вероятно, ободряюще. Энлиль замолчал. Энки начал беспокоиться, не обидел ли братка, тот ведь утончённая натура и потом, его в оковах держали, хотя офицерчиков Энки принципиально не жалел – зачем на военного выучились? Энлиль, оказывается, думал.
– В общем, придётся принять к сведению. – Утешил он. – Для начала хоть скажем. …Нет, Энки, мы не будем им говорить, что они своим решением взяли нас… таким манером.
– Но ты же сказал?
– Но им мы не будем говорить такие грустные вещи, брат. Ты понял? Ты ведь умный.
– Я умный. Затянем переговоры?
– Нет, ты не умный.
– Верно, оплошал. С монархом, у которого революционеры практически на раскладушках в гостиной, ухо держи востро.
Вздохнул и сразу отвлёкся, посвежел.
– Ну, их. После обсудим.
Он постучал костяшкой в подоконник, рявкнул:
– Нин!
Из дома донёсся протестующий придушенный вопль кого-то застрявшего в платье.
Вышли по коридорчику под белыми веночками.
– Забавно. Она никогда так много времени тряпкам не уделяла раньше. – Тепло улыбаясь, сказал Энлиль. Погладил взглядом домик.
Энки скосился на него с неопределенным выражением.
Энлиль был рад намерению Энки отложить сосущий душу разговор, но при этом тотчас, как решение было озвучено, мысленно начал говорить – один, два, три… Когда он дошел до леану номер семь, Энки воскликнул:
– Нет, атомная станция нам не нужна!
– Нам урежут содержание.
– Тоже нашли содержанок. – Возмутился Энки. – Это мы их содержим. Пусть они помалкивают.
Энлиль сказал:
– «Они»… Энки, мы уже не герои, а головная боль.
– А если я как местная шишка обращусь к, понимаешь, общественному мнению на Родине?
– К кому, к кому ты обратишься?
Энки захватил губу клыком.
– А чё, так на Родине худо?
Энлиль вздохнул.
– Энки, если ты начнёшь меня уверять, что ты ещё мальчик, извини, я не поверю. Хотя ты хорошо сохранился.
Энки думал, морща лоб.
– А тот канал связи? Закрытый? Который мы с тобой, ну? – Он приложил руку к губам и почему-то дыхнул. – Я никому, честное слово. Даже… никому.
Энлиль прямо посмотрел.
– Нет канала связи закрытого.
– Как это?
– Когда я находился под следствием, они не только разобрали мой чемоданчик. Блокировали мой Мегамир и обнаружили этот канал. Ты полюбопытствуй у себя. Пусть тебе Нин покажет, которой ты не говорил. Теперь всё равно. Увидишь там кое-что в качестве заставки.
– А если мы приостановим добычу?
– Тогда там всё представят как забастовку. – Сказал Энлиль. – А забастовки запрещены.
– Это ты говоришь? А тебя хоть попытали немножко? Ты не рассказывал. Мне жутко интересно.
– Или ещё хуже – объявят нас шантажистами.
– С рыданием в голосе?
– Непременно.
Энки хотел что-то ещё сказать, но Энлиль смотрел на него с такой терпеливой грустью, не то, что Нин, которая иногда прямо даёт понять, что он, Энки – дурак. Энлиль, отдадим должное, такого себе не позволяет. И, по-моему, не злится. А Нин злится. Но она гений, ей можно.
Командор кивнул.
– Поговорим после, у нас такая радость. – Откровенно закрывая тему, сказал он.
Энки, отменив важную реплику, подхватил:
– Предки ввалятся, как куча драгоценного помёта тех редких попугаев.
– Да, это событие ждёт нас и предков.
– Дед, натурально, выбирает охрану. Сплошь, наверное, выпускники балетных школ.
