– А, безделка. Она подумает, это кто-то из её новых. Есть один, он всё время, тово…
– Не сомневаюсь, что у него был пример. – Удрученно заметил Энлиль. – Быстрее давай.
Энки рассердился и, полуоборачиваясь, показал, мотнув головой:
– Тоже мне, не распоряжайся. Это природа. Растопырься, никто и не заметит. Ну?
– Скотство какое. – Ворчал Энлиль. – Э. Э! Любезный! – Поспешно прикрикнул он, видя, что Энки намерен совершить разворот на пять часов.
Энки послушно вмонтировал в пейзаж свою выразительную спину. Энлиль помолчал и занервничал, покраснел и тревожно уставился на дверь, пытаясь прикрыть её взглядом.
– Ну?
– Уже. – Огрызнулся Энки и повернулся.
Энлиль отвёл глаза и взмахнул рукой.
– Ну, знаешь!
– Чего? А…
Энки несколькими взмахами привёл себя в порядок и с явным удовольствием ещё раз оглядел. Он ли не образец элегантности.
– Ничего. Для травы полезно, органика, брат, великое дело.
– М-да. – Обескураженно сказал Энлиль, глядя на результаты великого дела.
Энки издевательски посоветовал:
– Представь, что ты на берегу реки. Ты бы тогда не возмущался.
Нин открыла дверь настежь и, ещё не выйдя, глядя внутрь, спросила:
– Ты что-то сказал?
– Энлиль, – неторопливо сообщил Энки, – спрашивал, где у нас комната для мальчиков.
Энлиль заскрипел зубами.
– Я не… – И благоразумно умолк. Насилие бывает разных видов. Например, в виде развлечения.
– Там, в корпусе. – Сказала Нин.
Она вышла и пяточкой прихлопнув дверь, остановилась, чтобы побезопаснее перехватить довольно большой свёрток.
– Энки, ты бы сам объяснил, что ты, в самом деле…
Увидев лицо Энлиля, всё поняла и с упрёком взглянула на Энки. Её порицание пропало втуне. Энки, распуская в воздухе щедрые руки, кинулся к ней.
– Ох, ты. Вот мы, вот мы какие…
Энлиль забыл о шуточках Энки, так как теперь смотрел – не на свёрток, на лицо Нин, склонившееся над ним.
Энки с бормотанием:
– Тебе тяжело… нельзя… дай. – Отобрал свёрток и, взяв его очень умело, пошёл к брату.
– Мы тяжёлые. – Заглядывая в окошечко, бормотал он. – Тяжёлые мы. Совсем мы большие, а?
Энлиль сделал усилие над собой, чтобы не отшатнуться. В это время Нин оправляла своё одеяние, и он, конфузливо улыбнувшись ей, нахмурился. Что-то показалось ему – непривычное. Он себя одёрнул – за этими стенами вообще есть что-то нормальное?
Энки уже совал ему в лицо свёрток, пахнущий очень приятно – молоком, что ли, и какими-то средствами для купания.
– Да ты посмотри, какая прелесть, – ворковал Энки, поднимая к нему взгляд и улыбку, не относящуюся к Энлилю.
В покрывальце, в котором Энлиль узнал обрывок их древнего клетчатого пледа из нибирийской детской, что-то посапывало, дышало. Из-под покрывальца высовывался край махровой простынки, и – в окошечке – ещё ободок белейшей марли.
Энки так лез к нему, Нин так смотрела на него с крылечка, что Энлиль склонился к свёртку. Он мельком увидел потрясающее фантастическое личико в рыжей влажной шерсти. Личико ворочалось, вытягивая трубочкой розовый ротик. Ничего похожего на золотых младенцев леану, которых он как-то заметил играющими на полу в доме Нин.
Личико не было отвратительной харей, которую показало ему на бегу страшное существо, теперь сидящее в кустах. Веки в ободках тёмненьких звериных ресничек были сомкнуты. Не дай Абу-Решит, они откроются.
Маленький нос, с кончиком, как у всех животных, поморщился.
Энлиль, мучительно думавший, что сказать, и говорить ли, прошептал вполне искренно:
