Минута – и волосы, и шея, и предплечья, и локти превратились в мокроту из ужастика «Капля». Теплый прием, ничего не скажешь. На госте не осталось сухого места, лысая энергия с ушами летучей мыши взвинченно покрутилась вокруг себя. Столько радости, надо же. От общего впечатления не сразу заметишь слабые задние лапы пса, а точнее, погодите… Должно быть четыре лапы: две под мордой, две под хвостом. В действительности же покривленный костыль, мышцы в тонусе – одна лапа, оплетенная другой, – не разобрать. Хвост – обрубленная морковка.
Вытирая слюни, я спросил синьора, чем болеет собака.
– Агата – пояснил он. – Собаку зовут Агата!
Перес прошел в открытую кухонную часть гостиной и ответил вопросом на вопрос: похоже, что кто-то в этом доме немощный? Я промолчал, ведь дом предстал передо мной, как пансионат для инвалидов.
– Худая копия Роджелайо. Скажи, зачем себя измором взял? – Винсенто уставился на меня, но смотрел словно сквозь. – Да, вылитая копия сводного братца. Фаустине выговор устный. Лепешка и кусок мяса всегда должны лежать в желудке у мужчины. Посмотри на себя – душа из тела сбегает.
– Что ты, синьор. Мама и мясом, и кукурузой кормит.
А про себя я отметил: «Дай же скорее теплой пищи и ты!»
Старик, не напрягая живот, переставил ящик багровых шаров со столешницы на один из стульев с легкостью. Сесть мне до сих пор не было предложено. Переса волновало, почему вдруг Роджелайо понадобилось в Америку, собирается ли он получить гражданство в штатах, и как его называть, когда гринго окажется на чужой земле, неужели «мистер». Меньше синьора волновало здоровье и благополучие новой американской ячейки.
Из простенькой немеблированной прихожей незаметными шажочками я, как голодный вор, приближался к зоне, где пахло едой. И кухня, и дом претерпели мало изменений. Справа небольшая столовая, слева – поварня. Потолок делят дубовые балки, меж ними старинная тяжелая люстра с ажурным металлом, а по краю люстры амулеты от сглаза и порчи. На стенах древние тарелки и барельефы с изображением индейцев. Пол разбит цветной плиткой: желтого, синего, черного и сливового цветов. Стены же исполнены в традиционном огненном тоне.
– Синьор, где телефон? Могу ли я позвонить своим? Позвоним вместе? Папа будет рад…
– Телефон у двери.
– У двери? – я растерянно огляделся. – У которой двери?
– Вернись в прошлое, Федерико-Густаво. Дверь та, что приняла тебя.
Я поднял глаза, поправил челку. Под потолок уходил кукольный властитель в мантии – Святой Антоний. Чудотворца охраняли два чучела – человечки из грубой соломы; а подсвечивали жгутики свечей на подножке из свежих цветов и сухофруктов. Я воздуха не тронул, а вызвал оглушительное извержение ярости:
– Держись подальше от алтаря, подонок!
Синьор Перес возился в раковине, но развернулся, чтобы как следует оскорбить меня. Несчастный, кроме готовки, взялся еще и за угрозы:
– Звони и не дыши. Горло, в узел закрученное этими руками, – Винсенто показал способные на удушье ладони, – обратно не развязывается.
Пока я боролся с комом в том самом горле, овощевод продолжил хозяйничать в кухне, жонглируя авокадо и помидорами. Я не успел обидеться, как гудки быстро прервал голос, по которому брошенный ребенок соскучился. Не хотелось говорить отцу, какой придурок его брат. Мне вообще не хотелось говорить при свидетелях.
– Сынок, сынок, тебя не обкурили в дороге? Голова не болит? – роптал взволнованный голос мамы, которая боролась с отцом за трубку. Ведала бы она: сигареты в доме Винсенто зажигают чаще кухонной плиты.
