В тот момент, когда за спиной пронесся мотоциклист, на затемненный порог вышел чернокожий, вдогонку которому летела тарелка. Она разбилась перед моим лицом. Бугай перешагнул меня и смылся через дорогу. Я был в ужасе. Следом в дверях показался человек в платье: шляпа-тулум, рубаха-гуаябера, юбка. Глиняный горшок с кактусом ухватил край юбки, чуть не лишив синьора одежды. Не испытывая смущения, человек легко спустил ступни, обутые в хуарачи, на одну ступень порога.
– Годзилла сонная, убирайся! – кричал хозяин дома, совершенно не обращая внимания на лежачего.
На осветленной деловой сорочке правого кармана поблескивал значок-лейка. Под рубахой, опоясывая бедра, завершил оборот узел простыни – мужчина спрятал его в кулак. Винсенто и прежде носил соломенную тулью, но эта была с узкими полями. За кругом сомбреро я смог разглядеть лицо: отторгающее, грубое. Человек совсем не похож на меня. Но антепасадос[5]! Скупой облик, смягченный тонами уличного пейзажа, кажется, за целую жизнь не имел ни единого удовольствия. Кожа чернорабочая, фигура соответствующая. Щеки опали, впрочем, как и тяжелые усы, нос от рта отделяет полоса сажи. И глаза – эти глаза обречены. Они не мерцают, даже когда к ним обращается солнце.
– Эй, папоротник неряшливый! Поднимай барахло, а то погоню! Первое правило фермы: не захламлять мой дом, мою землю, мой стол!
Сообразить и последовать велению было бы самым разумным, но можно ли осознать приказ, когда прежде от тебя не требовали послушания?
– В паре кварталов отсюда разлагается барахольщик Тодео. Ступай, раздели его участь или делай, что сказано.
Непочтительный, не добрый родственник. Грубый синьор не может называться никому семьей и даже другом. Мексиканец заслуживает свое одиночество. Обиженный на предков и на весь мир, я начал исполнять правило, не догадываясь, с чем еще придется мириться в пещерном холоде асьенды.
– Кто же непочтительно с одеждой обращается? Варвары. Отец твой горбатится, чтобы ты, как обезьяна, впихивал брюки в чемодан? Пластом складывай, аккуратно.
Дон Винсенто ловко подскочил, выдернул из-под моего локтя джоггеры. Он был так близко, что пришлось увидеть в его разговорчивом плоскогубом рту все еще хорошие зубы.
– Гляди-ка: просторнее становится, и не помнется. Господи, пыль стряхни, стирать же тебе – своими собственными руками.
– Руками? Почему?
– Потому что, зеленая твоя голова, стиральной машины у меня нет. А прачечная в городе погорела.
Много времени в Мехико я потратил на обдумывание приветствия, размышлял о том, стоит ли обнять синьора или достаточно пожать ему руку. Как видно, фантазии о мире не пригодились. «Приглашай же в дом, жужжащая старая кастаньета!» Опустошенный и усталый, я хотел спать и есть.
Едва я вошел в гостиную, как неопознанное дымчато-синее существо с огненным физалисом в глазницах, сотрясая пол, устремилось ко входу, ухищренно посадив меня на колени и выбив из рук пожитки. Мгновения перед налетом, проведенные в исступлении, сменились недоумением: «Что это? Кто это?»
Чудовищный зверь, живое существо. Облизывало оно, как собака, и выглядело уродливой ожившей тенью. «Хватит, хватит», – я пытался найти убежище в вороте футболки, но в вырез уместился лишь мой нос. Сокрушительный пес не в себе. Его приступ нежности принудил не высовывать пятачок, обороняться руками, укрываясь от пронырливого языка. Не понять мне собачников: неужели кому-то нравятся зубастые пасти с куском сырого мяса, которые лезут им в уши и глаза?
