Они песком мои забили вены
И суховеем закоптили губы —
Циклопами поставленные кубы,
Исхоженные сонные Микены.
Все помнят скалы – как попеременно
Сигнальщики годами ночевали
У сложенных костров, как чутко ждали
Заветной вести: близок Агамемнон!
Здесь оказавшись, сожалеть не надо,
Что замолчало время на запястье,
Что скорпионом спит в камнях опасность,
Тоскливо блеет брошенное стадо,
Печален звук овечьей погремушки.
Из жидкой тени листьев олеандра
Взгляни же, обречённая Кассандра,
На бледные славянские веснушки.
О вещая, мой незатейлив эпос,
Он исказит твои черты зевотой,
Но, знаешь ли, с великою охотой
Я джинсы поменяла бы на пеплос.
Глухих веков победы и измены
В уверенном гекзаметре очнулись,
Не я пришла, а вы ко мне вернулись,
Растерянные старые Микены.
Ни слезы, ни слова за душой,
Ни улыбочки на черный день.
Этот город вовсе не большой,
Как перчатку ты его надень.
Нежным всхлипом ты его вдохни,
Невесёлым странником побудь,
Сеющим бульварные огни
В Сены обмирающую ртуть.
Помни, этот город не про нас.
Хоть любезен, да неумолим.
То, что он подарит и продаст,
Всё равно останется за ним.
Бытие по-своему решай,
Только задержи в нём до поры
Ресторанчик Саши Финкельштайн,
Стариков, играющих в шары.
Мутное веселье божоле
Выпей с тем, кем ты не дорожишь,
И попросит шепотом: «Налей…»,
Кубок ночи протянув, Париж.
Редкий взгляд до середины Рейна
Долетит, не врезавшись в стремнину.
Плоть реки размякла, как филе, но
Цвета залежалой буженины.
Мигом обернулись вертелами
Флюгера для петушков-паяцев,
С маковок, плывущих над домами,
Им теперь вовеки не подняться.
Полдники лимонны до изжоги.
Переулки, булочки, беседы.
Если нам осточертеет джоггинг,
Тут же заведем велосипеды.
Summum bonum местного разлива
Не дороже сладости глинтвейна,
Только голос здесь звучит красиво,
Вкрадчивым сопрано лорелейным.
Мы в зубастой пасти Толедо,
Не прожёван день, не дожит,
Словно рукоять пистолета
Улица в ладони лежит.
Так она шершава и грузна,
Так остёр её поворот,
Так неумолимо и узко
Дуло сухогубых ворот.
А вверху, в протянутых дугах,
В вольнице чердачной тюрьмы
Голуби так любят друг друга,
Что друг друга любим и мы.
Тужится булыжная тяжесть
Завитых пузатых дорог,
Тянется ленивая тяжба
Правой и левой ног.
Складками верблюжьего пледа
Свёрнуты арабские сны,
Как же мы, их дна не изведав,
Так бездонно ими полны?
Стойте справа, слева проходите,
Не забывайте вещи, не забывайте
Тревогу ликов, бодрствующих в граните,
Движений света на обновленной смальте.
Синяя линяя – путь, параллельный полночи,
Вымытый блеском, спешкою окаймлённый,
Это в час пик мы друг для друга сволочи,
А на последнем поезде мы влюблённые.
Будьте особо внимательны на эскалаторе,
Если с детьми вы – не отпускайте их руки,
Стиснуты мы турникетами-автоматами,
Зная, насколько они невесомо хрупкие.
Места уступайте слабым и опечаленным.
Вьется Wi-fi непрерывный под кожей век.
Дежурный за сбои техники не отвечает,
Устали шагать – переходите на бег.
Станция следующая – безымянная станция,
Стёкла мутнеют от мельтешения душного,
Силятся рельсы в скорости не расстаться,
В Теплый мой Стан доставляя меня, уснувшую.
Откуда города в горах берутся?
Чьим прихотям годятся эти дали,
Где бы дворов распластанные блюдца
Лишь воду дождевую собирали,
И замирали сросшиеся камни
От шелеста в щелях теней внезапных,
Любое слово ящерицей канет
В бесслышие домишек косолапых,
И где бы, расходясь, цвели на скалах
