* * *
Она улыбается, и я с удивлением вижу, что эта улыбка отражается в ее глазах. Они становятся чуть шире, а их внешние уголки изгибаются вверх. Потом взгляд ее плывет, и, хотя она по-прежнему улыбается, я понимаю, что момент искренности позади.
– Привет, мам. Сюрприз! – говорю я и как можно шире растягиваю губы в ответной улыбке.
– Не стой на холоде, заходи в дом, – велит мама, обнимая меня. Она маленькая, меньше, чем мне помнилось, и даже сквозь кардиган я могу нащупать на ее спине каждый позвонок.
Она сопровождает меня в дом. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз была здесь, но сейчас меня охватывает то же самое чувство клаустрофобии, что и тогда. И это очень странно, учитывая, насколько огромен дом. Следуя за мамой в парадную гостиную, я почти наяву слышу шум последней рождественской вечеринки, устроенной папой перед самой его смертью. Я встряхиваю головой и сосредотачиваюсь на ощущении твердого пола под ногами. Я не там. Их здесь нет. Его здесь нет.
Не знаю, делает ли мама это намеренно или же я просто принимаю все близко к сердцу, но это кажется мне чем-то нарочитым; она словно подчеркивает, что я здесь в гостях. Что этот дом больше не может считаться моим. Другая, менее детская, часть моего рассудка уверяет меня, что мама просто хочет проявить гостеприимство – как она его понимает.
Какова бы ни была причина, я всей душой и даже всем телом желаю, чтобы мы устроились в каком-нибудь более уютном помещении. Парадная гостиная слишком велика, ее пространство поглощает нас, и мама кажется здесь еще более маленькой и хрупкой. Когда-то эта комната до краев была наполнена смехом папы – и голосами его друзей, конечно же. Я редко участвовала в этом, однако могла сидеть на лестнице и сквозь дверь улавливать долетающие до меня разговоры – старалась услышать как можно больше.
Я первой нарушаю молчание. В конце концов, это я незваной явилась к ее дверям. Между нами и так уже стоит слишком много лжи; я не могу заставить себя добавить к этому новую неправду, поэтому решаю, что лучше всего действовать прямо.
– Ничего, если я останусь здесь на несколько дней?
– Конечно. Ты же знаешь, тебя всегда здесь ждут. А теперь я поставлю чайник, а ты можешь рассказать мне о том интересном деле, над которым работала несколько месяцев назад. Мы все были в восторге, увидев твое имя в новостях. – Она идет к выходу из комнаты, но, не дойдя до двери, оборачивается. – Ты сказала – всего на пару дней?
По сути, я сказала «на несколько» – и снова задумываюсь, намеренно ли она делает это. Я не поправляю ее, а вместо этого заверяю, что уже к субботе перестану ей докучать. Я даже не даю себе труда заметить, что вряд ли могу считаться знаменитостью в своем городке после того, как просто поприсутствовала на пресс-конференции Би-би-си, посвященной обвинению некоего политика в сексуальных домогательствах. Я даже не вела это дело.
Надеюсь, что Макс скоро вернется, – я не готова уехать, не получив ответов, к тому же не знаю, как долго смогу выдержать пребывание в этом доме. Мысленно делаю пометку: спросить завтра у мамы, где Макс. Я предпочитаю, чтобы она не знала, что к ней я явилась лишь потому, что у меня не было выбора, хотя я уверена – она уже поняла это.
После чая я говорю, что намерена лечь спать. Мама отвечает, что я вполне могу занять мою прежнюю спальню, которую переделали в гостевую комнату. Как ни странно, вместо ощущения отвержения это наполняет меня уверенностью. Мою душу наполняет облегчение, и хотя я чувствую явные признаки того, что пульсирующая головная боль вот-вот вернется, я говорю себе: пусть даже определенные черты этой комнаты сохранились, я не найду в ней свое юное «я». Я здесь. Стою по эту сторону двери. Я свободна.
