– Слушай, что придумаешь – твоё дело, но с мамой я вопрос решил. Она мой переход в другую школу поддержала, – выпалил Плутон, резко останавливаясь перед дверью класса, будто перед неприступными вратами. – Ночь – сплошная бессонница, мысли вились, как змеи в растревоженном гнезде. Если директор по-хорошему не отпустит, пойду в РОНО, выверну им всю подноготную. Поднимется буря, Гусеву с его липовыми оценками мало не покажется. Скорее всего, струхнет и отпустит с миром. Меня там знают по самодеятельности и олимпиадам. Вопросы будут, конечно, но я готов к любому допросу. И весь этот балаган из-за лживой Тычинки, чтоб ей пусто было.
Лука, внимательно ловя каждое слово, широко распахнул глаза:
– Да ты даёшь! А я-то во тьме блуждал, мучился, и мысли – один в один твои. За завтраком всё отцу выложил. А он мне и говорит: «Ты уже почти взрослый, рассуждаешь здраво. Действуй сам. Если что не получится – я одним звонком всё улажу за вас обоих».
– Понимающий у тебя отец, – одобрительно кивнул Владимир. – Бывший артиллерист, а теперь парторг на заводе. Если понадобится, он разберется с этим Гусевым. Раз – и нет школьного диктатора. Он же сам хвастался, что его там все уважают.
– Да, но там производство, а здесь – школьное царство, где учатся его дети. Он прежде всего за Вадика переживает, ну и за меня, конечно. Поэтому тогда, с Шевченко и Гоголем, он от меня отмахнулся: «Сами выпутывайтесь, мы вам не наставники. Были бы вы нашими подопечными, Гусев бы на вас и дышать не посмел, но мы детский дом опекаем». – Лука тяжело вздохнул и добавил: – Я же ему про годовые оценки молчал до последнего, а утром пришлось во всём признаться. Он, конечно, рассердился, но помочь нам готов.
– Рад, что он тебя понял, – обрадовался Вовка. – Чувствую, вовремя он в твою проблему вник. У меня какое-то предчувствие нехорошее.
– Почему? – с тревогой спросил Шутов.
– Атмосфера вокруг какая-то странная, давящая, словно перед грозой, – прошептал Платов. – Затишье перед бурей. Сам посуди: неделя прошла со дня нашего «подвига», а камыши даже не шелохнулись. Улик против нас нет. Но женщины – не мужчины. У них любопытство, как огонь в печи, пока до истины не докопаются. Так что готовься, тебя ждёт допрос, возможно, даже с пристрастием, – он скорчил гримасу и рассмеялся.
– Жаль, что моя мама не библиотекарь, я бы тебе нашёл что ответить, – обиженно надул губы друг. – У меня и так настроения никакого, а ты последние капли бодрости выжимаешь своим «юмором».
Он оттолкнул друга и решительно шагнул в кабинет химии. Половина класса приветственно замахала им руками, а Люда Корнева скомандовала:
– Встречаем, детишки, вставанием наших древних небожителей! – после чего поднялась и захлопала в ладоши.
К счастью, её призыв остался почти без ответа. В классе воцарилась напряжённая тишина, все взгляды были прикованы к двум неординарным одноклассникам.
– Люсьен, ты что, манной каши переела? – язвительно поинтересовался Лука.
– Нет, я её с детства терпеть не могу, – отрезала она. – А вот то, что Платон был греческим философом, а Лука – евангелистом, покровителем врачей и писателей, я недавно в энциклопедии прочла.
– Была бы у тебя пятёрка по истории, это бы для тебя новостью не стало, – парировал он.
Он хотел продолжить, но прозвенел звонок, словно обрывая нить разговора. Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Зинаида Сергеевна. Все дружно поднялись. Поздоровавшись, она внимательно осмотрела класс, улыбнулась и жестом пригласила сесть.
